– Ты, должно быть, понимаешь, что хан слишком милосерден к тебе, – процедил он зло. Черты его заострились, ожесточая и без того грубое, будто из камня высеченное лицо. – Я мог бы прямо здесь расправиться с тобой, избавиться и сказать, что ты в лесу сгинула, – его глаза блестели режущими осколками, вонзаясь в Мирину. – Ты должна перед ним на коленях ползать за то, что обращается с тобой лучше, чем твои родичи.
Мирина невольно шеи коснулась – дыхание оборвалось.
– Если он умрёт, ты ощутишь разницу, это я тебе обещаю. Так что моли своих богов, чтобы он выжил. Если чаша смерти минует его, целуй ноги своему хозяину и благодари за милость, которую он тебе дарует, за то, что из сотни баб он тебя выбрал. Ты думаешь, княжич бросился тебя вызволять? Щенок решил свою удаль показать да первенство, нисколько не позаботился о том, что и ты могла пострадать, ты, – понизил он грудной голос, – ты не сдалась ему вовек.
– Что с ним? – выдавила Мирина из себя, выслушав жестокие слова батыра.
Угдэй сощурил гневно глаза.
– Он ранен, повезло паскуднику, я бы добил его, но следов не нашли, утащили его приспешники. Такая подлость так просто не сойдёт с рук им.
– Он бы не пошёл сам, – бросилась Мирина, не желая слушать Угдэя. Всё, что говорит, всё – ложь. Брат не такой. Или… – Это всё Вортислав! Это он! Он подначил, я знаю, он хочет избавиться от наследников, – вырывались из груди слова отчаяния, остановить которые Мирина не могла.
Угдэй посмотрел на неё протяжно, дыша тяжело, тень задумчивости легла на его лицо, блестевшее от жара. Батыр только хмыкнул и, больше не сказав ни слова, отвернулся, отступая, присоединяясь к воинам, уже поднявшим Вихсара на смастерённых волокушах. Мирина через пелену тумана и горечи смотрела в широкие, как у медведей, спины мужчин, что удалялись от неё, тонули в дымной завесе, больше не оглядываясь.
Её всю трясло, а потом вдруг защипало глаза, хлынули слёзы, и сама не знала, от чего, никогда не брало её такое бессилие, что хотелось кричать в голос. Сжав плотно губы, она посмотрела в сторону леса, где таилась холодная тьма ночи. Бежать. Но тело не слушалось. Мирина, посидев так ещё какое-то время, слушая окрики валганов, чувствуя, как со стороны чащобы уже льётся на спину прохлада, зябко поёжилась, находя силы, поднялась кое-как. На подгибающихся ногах, опустошённая и разбитая пошла к шатру своему. Мимо раненых, которые были заняты тем, что стаскивали и клали пластами в ряд у костров убитых – их ныне вознесут на краду. До полуголой девки, грязной, в крови и пыли, в одной рубахе, не было им никакого дела. Ускорила шаг, спеша оказаться в тканевых стенах юрты, укрыться от холода, взглядов, но только от самой себя не убежишь. И что творилась в душе сейчас, Мирина не бралась гадать – мутно становилось. Что прячет от других, скрывает от себя за гудящей болью, разливающейся в голове – не разобрать, и сердце было заперто ею самой хуже, чем клетка Вихсара. Ту она хотя бы пыталась поломать, а свою – не в силах. Боялась правды, поражения, боли – всего вместе.