Стихли за дверью шаги. Княжна ждала, что войдёт Евгастья, но чернавка так и не появлялась, видимо, княжич поручил ей что-то. То и хорошо, хотелось побыть одной. Мирина прошла обратно к лавке, опустилась на неё, задумчиво смотря в пол невидящим взором.
Мирина постояла ещё некоторое время, ловя уже истончающийся запах Арьяна. Как же было невыносимо сидеть взаперти и считать мгновения ожидания, растягивающиеся в невообразимую бесконечную линию. Хотелось на волю страшно, безудержно хотелось пройти босой по траве, смоченной обильной росой, омыть ноги прохладой, встретить вздымающееся над мглистыми лугами золотистое солнце, наблюдая за его тягучими мягкими переливами, озаряющими цветущий луг, обволакивающими лицо, грудь и стан, погружающими в спокойную безмятежность. Хотелось видеть, как розовеет всё кругом, приобретая сочные краски, и как растворяется стылая ночь, в глубине сумрачного леса оставляя холод последнего дыхания, слышать взрыв птичьих трелей и дышать древесной свежестью, сладостью цветов, влагой, наполняя грудь до головокружения будоражащим, живительным ароматом, ощутить, как всё утихает, наполняясь глубокой тишиной.
Это первоочерёдное, что сделает Мирина, когда прибудет домой – поднимется до зари, сходит в храм, вознесёт благодарность богам за освобождение, попросит доли у матери-пряхи, поклонится до земли. Да, это она себе пообещала.
Вернулась Евгасья, неся в руках полный поднос яств. Кротко посмотрев на Мирину, так и застывшую у окна, прошла неслышными мелкими шажками к столу, опустив тяжёлую ношу. Мирина, выходя из задумчивости, плавно двинулась к столу, опустилась на лавку, заглядывая чернавке в лицо. Девица вскинула тёплые, как мёд, глаза, всплеснулось в них золото, о котором княжна только что так явственно грезила, и такая услада взяла от вида её чистого, нежного, что внутри согрелось всё, преисполнилось трепета, и раздумья чёрные ушли сами собой.
Заметив пристальный взгляд Мирины, Евгастья потупилась взор, опустились на веснушчатые щёки веера ресниц, бросая короткие тени. Девица отошла, позволяя Мирине спокойно поесть, от волнения затеребила в тонких пальцах с прозрачной кожей рушник, вышитый красной нитью. И княжна не стала её больше стеснять, взялась за покрытую студёной испариной кринку, налила в плошку душистого кваса. Обедали молча, как и всегда, и Мирине нравилась немногословность девушки. А потом, когда княжна наелась, чернавка, убрав всё со стола, смахнув крошки и отнеся посуду, снова уселась на своё пригретое место у стены, принялась за работу. Заперебирали пальчики нити, и узел за узелком вновь стал сплетаться в пояс, что становился всё длиннее. А Мирине не оставалось ничего делать, кроме как мерить шагами хоромину и заглядывать то в одно окно, то в другое, высматривая будто кого-то, думая о многом и в то же время ни о чём, но всё же об одном – о княжиче Арьяне, который так и не растворялся перед внутренним взором. Он приходил к ней, интересовался, как она тут, будто у него своих забот мало. Никого не прислал, сам пришёл, и от этого понимания разливался по груди горячий жар, поднимавшийся к лицу, к самым кончикам ушей. А ведь не должна думать лишнего, нанизывая, как жемчуг на нить, одни чувства за другими, так и оборвётся же всё, ведь есть у него суженая, о том отрок Митко ей сказал доходчиво.