Брат знал своего отца. Его убил один из ревнивых мужей его бесконечных любовниц, просто всадив в череп топор за тёмным углом. Маар же не знал никогда, кем был его отец. Мать не рассказывала о нём, а он был слишком мал, чтобы задавать вопросы. Но другие при упоминании о нём плевали Маару под ноги, и наверное, он боялся слышать правду. Человек может смело принимать любые удары судьбы, но только не правду. Правда – это оружие для убийства, это яд, выжигающий душу. Вот и Маар не принял, когда однажды один из воспитанников храма решился высказаться на этот счёт, заявил, что его отец – трахальщик помойных крыс. Маар опрокинул громилу, который был в двое старше его, на пол, уложив на лопатки, всадил тому вилку в глаз, выковырнув оттуда мозги этого выродка. Он умер от болевого шока, а на Маара обрушался гнев воспитателей. Жестокие наказания наставников полились чредой, но для Маара это был всего лишь повод укрепиться в себе, в своей мощи. Когда он выжег внутренности одного из примерщиков, его уже не могли оставить в храме – он стал опасен для всех. Тогда-то его и заметил высший Совет, и всё пошло в гору.
Наверное, в нём всё же было что-то человечное, раз слова ученика так затронули его, выдернув его сущность наружу. Нет, он не считал свою мать таковой, он любил её, любил настолько, что едва смог пережить её уход. Но где-то в глубине точил червь сомнения, что она нагуляла его с кем-то, и этой ничтожно малой капли сомнения хватило Маару, чтобы стать уязвимым в тот миг.
Страж лежал и думал о многом, считая каждый удар своего сердца, наполненного отравой прошлого.
Донат лежал на животе, тонкая простынь, укрывавшая его спину, была пропитана кровью. Один из лойонов вытирал ему лоб мокрым полотном. Он удивился, когда я появилась внутри шатра. Пройдя мимо ещё одного их соратника, охранявшего у входа, я молча забрала у молодого лойона тряпку, опустилась рядом с постелью стража. Запах ржавчины въелся в самое нёбо. Донат даже не открыл глаз, когда я приблизилась. Крупные капли испарины покрывали его лоб, скулы и шею. Помимо поднявшегося жара яд нойрана в его крови затуманил рассудок, парализуя тело. Вспомнив, что у меня всего лишь четверть часа, я быстро развязала узел с травами. Их становилось всё меньше, и это, признаться, беспокоило меня. Приготовив отвар, я вновь подсела к стражу. Охранник не сводил с меня глаз, наблюдая за каждым моим движением. Мне хотелось помочь Донату, это единственный человек в отряде, который имел сердце. Я не могла не попытаться. Чтобы потом не мучиться, что не помогла. Повернуть самостоятельно тяжелого мужчину мне было не под силу.