Море вокруг молчало, лишь изредка шелестя лазоревыми волнами – гостеприимно, искушающе. Морено, крепко взявшись руками за планшир, перегнулась через борт и долго смотрела на воду под собой темными, словно враз утратившими зрение глазами; затем, опомнившись, отшатнулась назад и, упав на дно шлюпки на спину, вдруг разрыдалась – так тихо, отчаянно и мучительно, словно в ее жизни в один момент разрушилось все, что было бесконечно дорого.
Безбрежные воды вокруг поглотили и скрыли в своих глубинах ее голос, слова и плач; клекот чаек и шум волн не стали менее безмятежны. До горя человеческого ни морю, ни его многочисленным обитателям не было ни малейшего дела.
***
Эдвард пребывал в растерянности. Впервые с того момента, как он прибыл в Лондон более двух недель назад – и почти четырех месяцев с тех пор, как после битвы за Тортугу покинул Новый Свет – впервые он смог признаться себе в этом странном и тягостном чувстве, не отпускавшем его теперь ни на минуту
Туманный Лондон встретил его непривычным после жарких тропиков холодом и острой, до костей пробиравшей сыростью; одежда, дома, мостовые, даже лица людей вокруг казались серыми. Едва только приехав – лил страшный дождь – Эдвард, кутаясь в плащ, почему-то вдруг подумал о том, что яркая, словно пронизанная солнечными лучами Эрнеста, даже согласись она уехать с ним в Англию, смотрелась бы здесь невероятно чужеродно.
Тоска по далекой девушке–пиратке почти сразу уступила место жгучей обиде. Прогнав его прочь, Морено не просто унизила его и предала их общие чувства, но и прямо дала понять: их пути после победы разошлись навсегда. Эдвард даже не был уверен, что ее угроза открыть огонь являлась лишь блефом; поэтому он приказал развернуть бриг и, пополнив запасы еды и пресной воды, отправился в Лондон.
Бумаги, привезенные им с собой, он смог предъявить отставному генералу, под началом которого служил когда-то – тот, выслушав все, сразу же расположил Дойли в собственном доме и пообещал сделать все, чтобы поступок его не остался не вознагражденным. В старике явно взыграла молодая кровь: спустя всего неделю Эдвард после ряда предварительных встреч стоял перед гигантской дверью резного дуба, одетый в лучший костюм из вещей младшего сына генерала, дожидаясь, пока о нем доложат.
Кабинет, в который его пригласил с поклоном лакей в ливрее, был, под стать двери, огромен – настолько, что Эдвард, натыкаясь взглядом то на одну, то на другую дубовую панель, коими тот был обшит, не сразу заметил самого его хозяина, сидевшего за громадным столом. То был невысокий лысоватый человечек с серым лицом, плотно сжатыми губами и глубоко посаженными цепкими глазками, мгновенно впившимися в лицо вошедшего посетителя. Говорили, что в действительности именно он, а не король управляет страной; что даже муха не может пролететь мимо него в том, что касалось государственных дел; и бумаги, привезенные Эдвардом, лежали прямо перед ним на столе.