По поводу своих способностей терпеть боль Тим иллюзий не питал. Но было кое-что, чего он боялся больше, чем боли. Он хорошо помнил, как всего один вдох пыльцы казза снес ему крышу на много часов, и ни за что не хотел испытать подобное вновь.
Впрочем, Бегун тоже не пытался изобразить из себя несгибаемого героя. Оба понимали, что в случае чего умереть молча не выйдет, поэтому лучше умереть до того, как заговоришь. На том и остановились.
Спустя некоторое время от тепла и сырости навалилась усталость, и Бегун задремал, кое-как примостившись в углу, а Книжник, которому не спалось, лениво полистал свой атлас с картами, продумывая возможные диспозиции для отхода. По всему выходило, что при попытке уйти с боем шансов уцелеть у них маловато. Можно сказать, их совсем нет. Но Книжник не расстроился. Он знал: то, чего не разглядеть сегодня, становится вполне очевидным завтра. Что-то обязательно поменяется – или обстоятельства, или взгляд на них. В общем, встретить восход живыми – очень неплохой результат в их нынешнем положении. Помаявшись немного, Тим решил расспросить смотрецов о судьбе Сибиллы и ребенка, но смотрецы на контакт не пошли. Молчали настороженно, а если Книжник пытался приблизиться, наводили оружие и нехорошо скалились. День тянулся бесконечно, как ожидание казни.
Когда снаружи стемнело окончательно, за ними наконец-то пришли.
Угрюмые воины молча сопроводили пленников до Главных платформ. По дороге Книжник легко нашел глазами место, где они с Белкой лежали в засаде, разглядывая в монокуляр жителей Стейшена. Это было совсем недавно – несколько лун назад. Но как же давно, Беспощадный забери, это было!
Они вступили в здание Стейшена, прошли через громаднейший вестибюль (здесь было холоднее, чем на речном берегу: от промерзшего бетона тянуло лютой стужей, а сквозь пустые рамы нанесло снега и ледяной пыли) и спустились на подземные уровни.
Теперь эхо разносило звуки их шагов на десятки ярдов, и казалось, что между щербатых колонн, поддерживающих высокие облезлые своды, марширует целый отряд. Здесь стало теплее, чем в галерее, но воздух оказался тяжелым, с запахами окалины, углей, а возле входов в жилые зоны – с явственной ноткой аммиака и мусорной гнили. Этот душок всегда сопровождал скопления людей, и Стейшен не был исключением, хотя, если сравнивать с другими поселениями, здесь было чисто и опрятно.
В мастерских все еще работали кузнецы – оттуда раздавались звонкие удары хаммеров о наковальни и фырканье мехов. Кузнецы покидали цеховые подземелья последними, поздним вечером, оставляя в жаровнях красноватую россыпь использованных углей. Рабочие уже покинули цеха. Кэрроджи, над которыми они трудились в течение дня, стояли в стороне, темные и пустые.