Робин обнял жеребца за голову, и Воин довольно зафыркал, потершись скулой о плечо хозяина. Робин и Марианна взяли Воина под уздцы и пошли к воротам Фледстана. По знаку Марианны привратник поднял решетку, открыл ворота и опустил мост. По следующему ее знаку он скрылся в караульном помещении.
Забросив поводья на шею Воина, Робин обернулся к Марианне, взял ее руки в свои и поочередно поднес их к губам.
– Вот и все, Мэриан, – прошептал он с нескрываемой грустью, – давай прощаться.
– Храни тебя Бог, Робин! – сказала Марианна, не сводя с Робина опечаленного взгляда. – Береги себя!
Тут же о чем-то вспомнив, она торопливо достала из выреза платья плоский предмет на черном витом шнуре и подала его Робину. Робин дотронулся до него ладонью – пластина неровной формы, хранившая тепло груди Марианны, была выточена из темного, почти черного янтаря. Она была изготовлена рукой мастера не менее двух столетий назад, отполированный прикосновениями многих рук янтарь светился изнутри, словно в нем было заключено таинственное пламя Времени.
– Это оберег. Видишь, на него нанесена руна защиты Альгиз, – ответила Марианна на безмолвный вопрос в глазах Робина. – Я ведь рассказывала тебе, что моя мать родом из Уэльса. Там до сих пор верят в такие вещи, и этот оберег она получила от своей матери и привезла с собой. Прощаясь со мной перед смертью, матушка отдала мне его и сказала, что он будет хранить от смерти того, кто получит его от меня. Хранить всей силой моей… веры.
Вспыхнув румянцем, она опустила глаза, чувствуя, как горят огнем ее скулы. Она слегка слукавила, но Робин и сам угадал, что она подменила последнее слово. Ее мать – дочь пустошей и ветров седого Уэльса, окутанного древней магией, – говорила дочери о любви, а не о вере. Щемящая печаль больно сдавила Робину горло. Он заставил себя улыбнуться и надел оберег.
– Спасибо тебе, милая, – тихо и ласково сказал Робин и, обхватив ладонями лицо Марианны, заставил ее поднять склоненную голову.
Он осторожно прикоснулся губами к ее губам. Ни страсти, ни любовного трепета не было в его прощальном поцелуе – лишь одна беспредельная нежность перед близкой разлукой.
Сэр Гилберт Невилл стоял возле окна и не сводил глаз с дочери и лорда Шервуда, которые замерли в объятиях, не в силах разомкнуть руки и наконец расстаться. Два силуэта, вырезанные из шелка закатного неба, под аркой ворот… Не различая лиц, Невилл прекрасно представлял себе чувства, которые сейчас владели Робином и Марианной. Но возмущение, охватившее Невилла, когда он увидел, как гость целует его дочь, быстро уступило место глубокой печали и сожалению.