****
Робин склонил голову на сомкнутые руки, сплетя пальцы в замок, и задумался. Его губы вновь почувствовали росную свежесть губ Марианны, руки вспомнили тепло гибкого стана, глаза заглянули в серебристую глубь ее глаз, в ушах зазвучал ласковый голос:
«Может быть, нам надо еще раз подумать об этом? Не тебе одному, а вместе со мной? Сейчас или позже – как ты решишь».
Робин крепко стиснул зубы и тряхнул головой, прогоняя нежное видение. Перед его мысленным взором ожила во всех подробностях картина того, о чем рассказал Вилл Скарлет: обезображенное тело добровольного помощника вольного Шервуда из самого близкого окружения Гая Гисборна. Если до этого у Робина оставались сомнения, то они разрешились. Но вот опять жуткое созерцание истерзанного и выставленного напоказ тела застили глаза Марианны. Он как наяву ощутил прикосновение ее губ, осыпавших его губы едва весомыми поцелуями.
«Это тебе! Чтобы теперь ты стал моим должником. И вернешь только тогда, когда сам поймешь наконец, на чем настаиваешь: имеет значение, не кто мы, а только какие мы есть!»
– Милая моя, – как зачарованный прошептал Робин. – Лучше я не стану возвращать тебе этот долг. Поверь, так будет лучше!
Очнувшись, он глубоко вздохнул, обмакнул перо в чернила и быстро закончил письмо – так быстро, словно не давал себе ни единой возможности передумать и отступить от только что принятого решения.
Ему оставалось сделать последнее: позаботиться о том, чтобы Марианна получила письмо и то, что к письму прилагалось, что он давно собирался отдать ей, но медлил, потакая чувствам и желаниям, которые считал слабостью. Теперь оснований для промедления нет.
Робин вернулся к коновязи, где его ждал Воин, и через недолгое время приехал к одинокому дому в лесной глуши. Не заходя в дом, он вошел в постройку, которая была одновременно и амбаром, и сеновалом, и скотным двором, и вывел из нее серого жеребца – того самого, которого прошлым летом отдала ему Марианна. Привязав поводья серого коня к седлу, он снова вскочил на Воина и направил его широким галопом к Фледстану.
Когда он добрался до окраины леса, расступавшегося вокруг Фледстана, ночная темнота начала светлеть рассветными сумерками. Спрыгнув с коня, Робин накрепко прикрепил к ремню оголовья серого жеребца маленький, туго стянутый шнурком мешочек из оленьей кожи, так чтобы он был скрыт конской гривой. Отвязав поводья серого, он вывел его на равнину и хлопнул по крупу. Конь вскинул голову, раздул ноздри, втягивая воздух и, узнав запахи дома, зарысил в сторону замка.
– Не проклинай меня, моя Светлая Дева! О большем я не вправе просить тебя, – одними губами сказал Робин, провожая взглядом серого жеребца, и, когда тот был уже возле рва, окружавшего стены Фледстана, отвернулся и бесшумной тенью растворился в зеленых зарослях, словно его и не было…