Потом почерк изменился, как если бы первые строки, содержащие безукоризненную вежливость, и остальные были написаны с перерывом. Летящим, стремительным почерком Робин торопился поведать Марианне, к чему же он все-таки пришел в своих размышлениях:
«Поэтому, уповая на Ваше милосердие, я прошу прощения за несдержанность, которую проявил по отношению к Вам. Лишь одно может служить мне оправданием, и я надеюсь, что Вы его примете. Я смею оправдывать себя единственно тем, что вчера я прощался с Вами. Дни, которые я провел во Фледстане, останутся для меня навсегда самими дорогими и светлыми.
Прекрасная, несравненная леди, к моей глубокой печали ничего изменить невозможно! Я не вправе тревожить Ваш покой и потому не буду впредь искать встреч с Вами.
Всем сердцем я желаю Вам счастья – никто не заслуживает его так, как Вы. И когда Вы пойдете под венец с достойным Вас человеком – я не сомневаюсь в том, что Вы сумеете сделать правильный выбор! – знайте, что мое благословение в этот миг будет с Вами.
Прощайте, леди Марианна, и да хранит Вас Бог!»
Лист пергамента мелко задрожал вместе с пальцами Марианны. Она перечитала письмо еще раз, не в силах поверить глазам, но ничего не изменилось, все слова остались прежними. Марианна перевела взгляд на стол и увидела два браслета – те самые, которые она осенью отдала в дар реке с просьбой позволить ей встретиться с лордом Шервуда. Как они оказались у Робина? Марианна не знала, но то, что именно он вернул ее дар, причинило ей не менее сильную боль, чем письмо. Она просила о встрече с ним, встреча состоялась, и на этом все.
Выронив письмо, Марианна медленно подошла к окну и открыла его. Ее лицо стало мокрым от дождевой воды и слез. Страдая от невыносимой боли в сердце, Марианна тихо простонала и прижалась лбом к цветным стеклам оконной рамы.
– Любви напрасно сердце ждет, и грудь мою тоска щемит, – дрогнули ее губы. – Что более всего влечет, то менее всего сулит.
Вспомнив смятение, которое не давало ей ночью покоя, надежды, смутные планы о том, как примирить отца с ее выбором, Марианна слабо улыбнулась, и в ее улыбке была невыразимо горькая насмешка над собой. Яркий, сияющий светом, манящий мир наглухо закрыл врата перед ней, не позволив войти, не посчитав ее достойной. Робин принял решение за себя и за нее, и уже нет смысла расспрашивать о нем отца, нет возможности объяснить самому Робину, что любовь выше атрибутов мирской суеты. Не только для него, но и для нее.
Отвернувшись от окна, Марианна прижалась затылком к стене, мало заботясь о том, что ее могут застать в слезах. А слезы все текли и текли неудержимым потоком, склеивая ресницы и обжигая скулы.