– Я изменила мнение, – кратко ответила Марианна, не отрывая глаз от пергаментов, густо исписанных числами, датами и названиями селений.
– Но ты никогда не говорила прежде, что замужество тебе противно. Чем, Мэриан? Что плохого в том, чтобы выйти замуж и рожать детей?
– Может быть, ничего. Но я не породистая корова, от которой надо получить как можно больше телят! – раздраженно сказала Марианна и передернула плечами от отвращения.
Как часто после расставания с Робином она думала о том, что лучше бы отец не оставлял за ней выбор супруга, а выдал бы ее замуж по собственному разумению, когда ей было пятнадцать или шестнадцать лет! Она сделала выбор, и он привел ее в тупик. Мало того что отец воспротивился бы этому выбору, так и сама она оказалась отвергнутой. Воспоминание о словах, которыми Робин корил себя в несдержанности, искал себе оправдание и просил у нее прощения, вызывало у Марианны чувство острого стыда. Это она была несдержанной, но он с исключительным тактом принял ее вину на себя.
После того письма ее первым порывом было желание немедленно выйти замуж. Он выразил уверенность в том, что она изберет достойного мужа, даже благословил ее на венчание с другим? Прекрасно! Так она и поступит. Но едва она стала перебирать в памяти всех, кто делал ей предложение руки и сердца, как порыв угас, обернувшись горьким чувством безысходности. Роковая встреча с лордом Шервуда в конце прошлогоднего лета и так не позволила Марианне принять ни одно из тех предложений. Теперь же, после того как она провела рядом с ним почти половину месяца, больше узнала его, могла видеть каждую минуту, разговаривать с ним, даже просто молчать, мысль о замужестве казалась совершенно невыносимой, если ее супругом станет не он. А он им не станет, и тешить себя иллюзиями бессмысленно.
Марианна представила себе череду долгих лет в браке с другим, каким бы он ни был и какое бы имя ни носил – нет разницы. Клэренс могла сотню раз напоминать ей о долге перед всеми, кто жил на землях, принадлежащих отцу Марианны, но об одном она забывала: отец полностью доверял Марианне в управлении владениями, а что ей доверит супруг? Кухарок, прачек, швей? Взамен же потребует почтительности, держать рот на замке, а глаза потупленными и рожать из года в год? Два десятка лет унылой жизни, которая закончится такой же унылой кончиной? Ей хотелось даже не плакать, а выть, уподобившись волчице на привязи.
Он ведь сам говорил ей, что никто из мужчин не потерпит от нее то, что составляет саму ее жизнь, без чего она не сможет не то что жить, а просто дышать. И после своих же слов прислал такое письмо! Она вспоминала его объятия, едва ощутимое прикосновение губ, тепло дыхания, и мысль о том, что по ночам она будет вынуждена покорно сносить чужие – не его – руки, беспрекословно уступать и терпеть близость с другим мужчиной, повергала ее в беспросветную тоску.