– И приступом пошел на штурм! Принц призывал его к своей особе – он уезжал. Надобность в нем отпадала – он возвращался. Преследование меня стоило ему, наверное, целой конюшни: не представляю, сколько лошадей он загнал между столицей и Средними землями! Наверное, конюшня опустела, и от посулов и уговоров он перешел к угрозам.
Марианна замолчала. Ее лицо стало таким печальным, что отец Тук поспешил обнять ее и успокаивающе погладил по светловолосой голове.
– Так что же между вами произошло? Почему ты пошла на такую заведомую неосторожность, выставив его из Фледстана?
Вздохнув, Марианна продолжила невеселое повествование:
– Он объявился у ворот Фледстана, когда отца не было в замке, и мне как хозяйке пришлось самой принимать его. Разумнее было сразу не впускать его во Фледстан, но это я поняла уже после. За обедом он говорил мне всякие скабрезности, считая их, наверное, образчиками куртуазности. А после обеда потребовал – не попросил, заметьте, святой отец! – чтобы я развлекла его пением. Ах, он так любит слушать мой чарующий голос, когда я пою!
Марианна передразнила Лончема, как птица-пересмешница, но потом ее голос повысился и зазвенел от гнева:
– Видели бы вы, сколько торжества было в его глазах! Он наслаждался положением гостя, перед которым я была вынуждена выполнять долг хозяйки.
– И воспользовавшись тем, что ты была одна и без защиты сэра Гилберта, он осмелился распустить руки, – догадался отец Тук.
По выражению лица Марианны священник понял, что в ее памяти ожили события того злополучного дня, когда она решила, что лучше получить в лице Лончема врага, чем терпеть его домогательства. Ее скулы полыхнули румянцем возмущения, грудь взволновалась прерывистым бурным дыханием, и лишь огромным усилием воли она заставила себя остаться внешне спокойной.
– Он полез с поцелуями и объятиями! Нес какую-то ерунду насчет древних обычаев, когда саксонские девушки были обязаны ублажать гостей вплоть до самых нежных услуг! Про нравы Уэльса он, оказывается, тоже наслышан: они даже свободнее саксонских. Еще немного, и он бы взял меня силой! Мне с трудом удалось вырваться и позвать слуг и собак.
Отец Тук вспомнил огромных сторожевых псов барона Невилла, их великолепные белоснежные клыки и, усмехнувшись про себя, не позавидовал Роджеру Лончему.
– И тогда он рассвирепел, – продолжала Марианна, – стал грозить и отцу, и мне темницей и даже плахой. Но едва я приказала ему убираться из Фледстана, как он тут же успокоился, и это спокойствие было страшнее ярости. Он заявил, что устал унижаться и выставлять себя на всеобщее посмешище. Есть еще и право победителя, по которому он все решил за меня, а мое дело – лишь подчиняться, потому что это я считаю себя равной ему, а на самом деле я только трофей, как любые другие саксонские девушки, после того как саксы проиграли Англию норманнам. Я должна быть счастлива тем, что он намерен поступить со мной честно. Если бы не мое родство с принцем Ллевелином, я бы давно согревала его постель без законного брака – по согласию или нет, ему все равно. Я ответила, что он сошел с ума, если ждет от меня покорности лишь потому, что он норманн, а я лучше умру, чем стану его женой. Тогда он рассмеялся и сказал… Слышали бы вы его смех, отец Тук! Тихий, злой – от него мог начаться озноб, как от лютого холода.