По посёлку слух прошел, что будто бы Рувим обратился с жалобой к самому еврею Кагановичу. Тот письмо Файнштейна Маленкову показал. «Георгий, следует ли на этом факте раздувать антиеврейскую компанию?». «Пока повременим, пожалуй» – ответил Маленков. Срочно позвонил в газету «Правда» и приказал изъять из номера карикатуру Кукрыниксов, на которой был изображен горбоносой пейсатый поджигатель с факелом в руках, подбирающийся к совхозному птичьему курятнику.
Но, так или иначе, Файнштейна с завхозной должности попёрли и перевели в подсобные рабочие. Файнштейн, как и положено подсобному рабочему, по-чёрному запил. Да так, что превратился в алкоголика. На этой почве у Рувима началась белая горячка. Загремел в психиатрический диспансер. Оказался в нем единственным евреем. Доктора бились с ним четыре месяца, но всё безрезультатно. Так и остался в психдиспансере, пока его не схоронили….
ВАНЕЧКИН ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (село Подгузники, Жирятинский район Брянской области
Ох, и падкая была на это дело Клавдия Сергеевна! Дорвётся, из рук не выпустит, пока все соки из тебя не выжмет. А удовлетворится, говорит:
– Ну, поспи, поотдыхай. Устал, поди. Гляжу я, Ваня, на тебя и удивляюсь – откуда в тебе что берется. Худосочный, точно хлыст. А болт работает, как поршень паровозный. Ну, спи, давай. Я тебя хуфаечкой прикрою. Спи, соколик, спи.
Шторку на окне зашторит, рядышком присядет.
– Херувим ты мой. Мне Боженька тебя послал.
Да какой там Боженька?! Райком прислал по комсомольской разнарядке. Картофель убирать. На постой нас по семьям расселили. А мне досталась холостая – Клавдия Сергеевна. Чесальщица на ткацкой фабрике. Не сказать, что молодая. Тридцать с хвостиком. А мне в тот год всего-то двадцать три исполнилось. Ну, друг к дружке присматриваться стали, притираться. А на третий день сошлись. Она намекнула, я не отказался. Стали в общей койке спасть.
Вечером с поля возвращаюсь, а она уж на порожке поджидает. В горнице всё прибрано. На столе – графинчик с водкой, огурчики соленые, селёдочка в луковых колечках, разносолы на тарелках, на печи в глиняном горшке томится мясо. Не жизнь, а рай земной!
– Сыми рубашку-то, я тебе над тазиком из ковшика полью.
Умылся, фыркаю от удовольствия. Она мне полотенце махровое подносит, китайское, с фламингами. Сама в лёгком сарафанчике, грудя почти наружу, налитые, сочные, как астраханские арбузы.
Отвечеряли. В спальню перешли. Клавдия Сергеевна подушки взбила, простыню крахмальную поправила. Халатик скинула.
– А бюстгальтер с меня сымешь сам.
Легла на спину, руки разбросала.