– По-моему,– ответил Стефен продолжая есть,– про это нет ни в Мабиногьон, ни вокруг него. А матушка Гроган, предположительно, родственница Мэри Энн.
Лицо Малигана восторженно заулыбалось.
– Прелестно,– подхватил он изысканно сладостным голосом, показывая белые зубы и приятно помаргивая.– Ты думаешь – родственница? Просто прелесть.
Затем, хмуро насупившись, он проревел хриплым скрежещущим голосом, вновь рьяно кромсая батон:
Милашке Мэри Энн
На всё давно плевать,
Ей стоит юбку лишь задрать…
Набив рот жареным, он и жевал и пел.
Вход затенился возникшей там фигурой.
– Молоко, сэр.
– Входите, мэм,– сказал Малиган.– Кинч, достань бидон.
Старуха прошла вперёд и встала у Стефена под боком.
– Прекрасное нынче утро, сэр,– сказала она.– Слава Богу.
– Кому?– переспросил Малиган, взглядывая на неё.– А, ну, конечно.
Стефен отошёли взял молочный бидон из шкафчика.
– Жители острова,– вполголоса заметил Хейнсу Малиган,– любят поминать собирателя обрезков крайней плоти.
– Сколько, сэр?– спросила старуха.
– Кварту,– отозвался Стефен.
Он смотрел как она наполняет мерку и переливает в бидон густое белое молоко, не своё. Старые усохшие титьки. Она наполнила ещё мерку и добавочку. Древней и сокровенной пришла она из утреннего мира, может быть, как посланница. Зачёрпывая, она нахваливала молочко. На раcсвете крючится подле смирной коровушки в косматом поле – ведьма на грузде – упругие струйки бьют из доек под сноровистыми пальцами в морщинах. Вокруг, в шелковистой росе, помукивает привыкшая к ней скотина. Шёлк на бурёнках и на старушке-вековушке, как говаривали в старину. Ходячая развалина, низменная форма кого-нибудь из беcсмертных, прислуживает пришлому завоевателю и своему бесшабашному изменнику; их общая кикимора-царица, посланница сокровенного утра. Пособить или упрекнуть – неведомо, но он презрел заискивать.
– Очень хорошее, мэм,– сказал Хват Малиган, разливая молоко по чашкам.
– Да, вы ж попробуйте, сэр.
Он отпил по её уговору.
– Нам бы всем жить на такой прекрасной пище,– сказал он ей чуть громковато,– так и не были б страной гнилых утроб и порченых зубов. Живём в болоте, жрём что подешевле, а улицы вымощены пылью, конским навозом, да плевками чахоточных.
– Вы студент медицины, сэр?
– Да,– ответил Хват Малиган.
Стефен слушал с безмолвным презрением. Она склоняет свои седины пред всяким горлопаном, её костоправ, её лекарь; меня в упор не видит. Пред голосом, что исповедует её и смажет елеем перед могилой всё, что осталось от неё, но её женское нечистое лоно, людская плоть, но не по-Божьему подобию, добыча змия. А вот ещё один горлопан вынудил её молчать, блуждая неувереным взглядом.