Потом перевела сказки и поэмы Пушкина. Труд был капитальный, но переводы — что греха таить — хромали на обе.
<…> Дальше начинается война. Я много видела и мало понимала. Понимание пришло позже. А это значит — перемучится дважды. <…>
О стихах своих скажу одно: жемчужины — хворь ракушки. Так будет правильно?»[47]
Тем временем литературный круг ее знакомств расширялся. Молодую, стройную, видную девушку помнили не только за пышную шевелюру и гордую осанку, но и за стихи. С разных сторон ей советовали одно и то же. Знакомый харьковский поэт Владимир Федоров написал в письме: «Да что ты мучаешься? Поступай в Литинститут». То же самое говорили земляки, друзья Наума Коржавина, тоже киевлянина, давно уже уехавшего в Москву.
Думать о том, чтобы оставить родной город, Украину было нелегко, но… В идеологическом смысле давление партийного пресса в «столице союзной республики» Киеве было большое. Ведь здесь, в отличие от Москвы, кроме обычного набора советских страхов висело еще тяжкое обвинение в «буржуазном национализме». Достаточно напомнить, что в 1947-м началась травля Максима Рыльского, 1951 году — гонения на Владимира Сосюру (за «Любіть Україну», написанную еще в 1944-м). В литстудии, куда ходила Лина, бывали идеологические головомойки (национализм!) за, скажем, вышиванку у юношей и заплетенную косу у девушек. И, как еще она узнала, в Киевском университете, в частности, на журфаке, прокатилась волна арестов.
Лина решилась — и отослала свои стихи на конкурс в московский Литературный институт им. Горького.
Литинститут. Москва. Переделкино
Ее стихи прошли большой конкурс, и Лина поступила в Литинститут. Без рекомендаций и протекций (это уже потом, задним числом будет сделана рекомендация от украинского отделения Союза писателей). А значит, нужно переезжать из Киева в Москву — на учебу.
Это был 1952 год — страшноватый, непредсказуемый, последний год жизни диктатора. Но после ареста отца, после оккупации и фронта, дважды прошедшего через Киев, ее трудно было чем-то напугать. А порадовать, вдохновить — более чем. Ей, многообещающей и уже чувствующей силу своего слова, 22 года. С ней — ее талант. А перед ней — большая Москва, хранилище наук и искусств: театры, музеи, библиотеки. На вопрос о самом ярком впечатлении от Москвы тех лет Костенко отвечала: «Театр. Удивительные актеры старой школы». Особенно запомнились Охлопков, Мордвинов. Лина ходила в театр почти каждый вечер. Обсудить увиденное было с кем, соседка по комнате — театровед. Да тут еще литинститутовцев прикрепили к столовой расположенного рядом Театра им. Пушкина. Обедают студенты — вдруг на тебе, после репетиции вплывает в столовую Мария Стюарт во всем своем королевском убранстве.