– Это смотря каких гостей, – ничуть не смутился старейшина. – Не всяких бродяг гостями величать можно. Ныне кто только по земле не шастает, не каждого на порог пустишь. Ты, вон, на себя погляди: говоришь по-славянски чисто, а по одёже – вылитый гот. И что я думать должен?
Да, тут он точно подметил. Давно мне следовало и волосы отрастить, и одёжу сменить, чтоб люди лишний раз с подозрением не косились. Но уж больно свыкся я со своим видом. Удобно мне, двадцать лет, почитай, хожу в таком обличье. Поздно меняться.
– Думай, что хочешь, старейшина, а только зла мы вам не желаем и хлопот доставлять не собираемся. Нам бы поесть горячего да ночь под крышей провести. А по утренней зорьке мы уйдём.
Старейшина немного помялся, рассуждая про себя, верить мне али нет, и решил, что лучше поверить. Всё же перевесили в нём дедовы заповеди сомнения тёмные.
– Быть посему, – кивнул он. – Как нам величать тебя, путник?
– Люди зовут меня Гореславом.
Здесь моего имени не знали. Во всяком случае, старейшина и глазом не повёл, когда я назвался. Он махнул смердам, чтоб расступились, и сказал:
– В моей избе переночуете.
Я поблагодарил его, а Сухачу шепнул тихонько:
– Скрадёшь чего – голову оторву.
Сухач начал оправдываться, что, мол, сам он никогда не воровал, а только стоял на карауле. Но мне дела нет до того, где он стоя. Я предупредил, а слова мои с делом не расходятся.
Двора княжеского посадника внутри и впрямь не оказалось. Да и изб жилых было не более трёх десятков. Собрались, видать, люди из соседских деревенек, покумекали всем обществом и решили в одно место поселиться. Оно и понятно – сообща-то легче. Вот и поднялось селеньице на речном берегу. Была деревенька, а вал провели, стеной от мира огородились – стал город.
Старейшина назвался Ершом. Изба его стояла посередь селения и сильно выделялась средь прочих изб большим размером и красными причелинами. Причелины сработал дюже добрый мастер. Он не только узоры по дереву вырезал, но ещё покрыл их краской, чтоб, значит, сразу становилось понятным, что в избе не простого звания муж живёт. Горделивый, однако, этот Ёрш.
В избу старейшина нас не повёл. Указал на дубовый стол во дворе под яблонькой, за которым так хорошо собираться вечерами семьёй, пить горячий отвар с мёдом и ягодами и вести разговоры ни о чём. Мы сели в рядок, чинно, как положено гостям. Из избы выпорхнула детвора в рубашонках – двое вихрастых мальчишек и девочка лет четырёх, и уставились на нас. Мальчишки сразу юркнули обратно и опасливо выглядывали из-за двери, прикрывшись полотном как крепостной стеной, а девчушка смело вышла на середину двора и уткнулась в меня большими доверчивыми глазёнками.