Глава двадцать шестая
Незваные гости
Из дневника Уилла Иванова:
1
"В ту ночь, обеспокоенный тем, что накануне я снял на двести семьдесят шекелей меньше обычного, я набрал навоза на три килограмма больше суточной нормы и поднимался к себе на четвертый этаж. У самых дверей кто-то положил мне ладонь на плечо. Я вздрогнул. По телу моему пробежала мелкая дрожь, отозвавшаяся в мошонке. Обернувшись, я увидел Шмулика. Одной рукой он поглаживал сгусток под носом, другую держал в кармане демисезонного пальто. Карман у него слегка топорщился от напиравшего изнутри дула. - Привет отец, - сказал племянник, - не скучал? - и он осклабился в ехидной улыбочке. Мне хотелось смазать кулаком по его лоснящейся физиономии и сбить бездарную улыбку с фигурных усиков, но я боялся, что он откроет огонь. В тон ему я улыбнулся и сказал с этакой полу лестью в голосе, сквозь которую умный человек разглядел бы массу иронии: - Представьте, Шмуэль, - мне было очень тоскливо без вас! Я хотел даже сделать реверанс с приседанием, но он грубо толкнул меня к дверям: - Приглашай в гости, отец, что же ты стоишь? Мы вошли в коридор. Он тут же швырнул меня в сторону и полез вперед самоуверенный и наглый. При этом туфель, скотина, не снял. Коридор был узкий и длинный. Широким шагом Шмулик пересек его и остановился в дверях, осматривая салон. Успокоившись, я стал расшнуровывать ботинки, обдумывая план расправы с этим боровом: "Заговорю его и стукну чем либо тяжелым по темени" - Присаживайтесь, - сказал я, - вы любите чай, Шмуэль? Я пойду на кухню, поставлю, или, может кофе? - Ну, иди, иди, - племянник насмешливо оглядел меня, - чай так чай. Я пошел на кухню, внутренне ликуя. По дороге мне пришлось несколько пересмотреть план операции: "А что ежели ошпарить его невзначай кипяточком?" Конечно, я понимал, что это жестоко по отношению к ближнему, но прошу не забывать, что в кармане ближний имел револьвер, и если в случае неудачи мне грозила верная смерть, то у него после крутого кипятка попросту сошла бы кожа. Мой покойный отец не раз рассказывал мне, как "мясники" из ташкентского НКВД сдирали кожу с "байских выродков", пытаясь выведать - где они прячут золото. Папа и пить-то начал, потому что кожная эпопея давил ему на воображение. Я помню, как жестоко мучила его совесть за дядю Арона двоюродного брата моей бабушки. Чекисты сожгли примусом половые органы дядюшки, выбивая у него признание - куда он спрятал фамильные драгоценности. Больше всего папа боялся, что несмотря на его русскую фамилию, коллеги, установят степень его родства с "байской контрой" еврейского происхождения. Теперь кожу с человека предстояло спустить мне, но совесть моя была спокойна. Я не взял бы такого греха на душу, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Мои средства, пусти я их в ход, все равно были гуманнее тех, к коим принуждаем был мой несчастный отец. До конца жизни он искал оправдание своему поступку, пытаясь облегчить душу философией и вином. - Граф, - часто говаривал он мне, опрокидывая в себя очередной стакан водки, - Арона я спасти не мог. Они бы и мне х... спалили. В последние годы он любил спорить с ботаником о гуманизме. Я никогда не вмешивался в их ученые беседы, хотя мне было что сказать по этому поводу. Разговоры о гуманизме я всегда считал пустым делом, ибо, сколько людей, столько и мнений на сей счет. Папа строил социализм в Узбекистане, дядя Сеня положил жизнь за науку, я собрался осчастливить человечество, и один лишь племянник заботился о личном благе. С его стороны это было эгоистично - коллектив, за который столь рьяно ратовали отец с ботаником, он, как раз, упускал из виду, а раз так, то правда, стало быть, на моей стороне и цель моя оправдывает средства.