Речицкий говорил как в горячечном бреду, запинался, бросал незаконченные фразы, не мог подобрать нужных слов.
Монах видел, что он говорит с облегчением, ему хотелось выговориться и сбросить груз, который давил столько лет. Ему казалось удивительным, что драчливый и скандальный Речицкий на поверку оказался совершенно другим человеком и так быстро сломался…
– Вы видели всю запись?
– Нет, только куски.
– Вы не попросили показать все?
Речицкий пожал плечами.
– Чего вы ожидаете от меня? – спросил Монах.
– Я помню, как вы искали убийцу девушек, как приходили ко мне, расспрашивали, а теперь мы опять встретились… Это как судьба, понимаете. Найдите ее семью, узнайте, кто она, как зовут. Паша хочет выставить меня психопатом, доказать убийство по неосторожности, по пьянству… не знаю. А тут еще самоубийство Яника… Не верю, не такой он человек! Он был счастлив, он получил от жизни все, чего хотел, понимаете? Он ни за что бы… Ни за что! Меня снова и снова допрашивают насчет Анфисы, по их версии, у нас был роман, а Яник узнал, и мы поскандалили. Или что он меня шантажировал той записью, и мне это надоело наконец, и я его убил. Мое алиби разбирают на атомы. С Анфисой все ясно, тут у меня алиби железное, а вот алиби на время смерти Яника у меня нет. Как я понимаю, если бы не эта запись, самоубийство не вызвало бы вопросов, а так я подозреваемый, и они не остановятся. Кому выгодно? Мне!
– Как, по-вашему, эта запись могла попасть в руки Реброва?
Речицкий помолчал и сказал после паузы:
– О мертвых ничего, кроме хорошего, так, кажется? До меня доходили кое-какие слухи о подпольном бизнесе Яника, но я туда не лез. Он знакомил меня с девушками, значит, мог знакомить и других. Записывать и просить пожертвовать на фонд. Почему он записал меня? Не знаю. На всякий случай. Или случайно. Девушка решила подработать самостоятельно, подцепила меня на улице и… Когда я позвонил и рассказал, что произошло, и назвал адрес, он понял, что нужно убрать улику… видеокамеру, а заодно и… ее. Его могли там видеть, а потому ее не должны были найти, чтобы не возникло вопросов. Мало ли, уехала и уехала. Тем более если она была не местная…
– Дайте руку! Положите на мою. – Монах протянул ладонь, и Речицкий положил сверху свою.
Монах уставился ему в глаза и спросил:
– Это вы убили Реброва?
– Нет. Клянусь… чем хотите! Как бы там ни было, он был моим другом. В драке, наверное, мог бы, по пьянке, но чтобы вот так, перерезать вены, положить в ванну… Я вообще не представляю себе, как это можно было проделать. В самоубийство не верю, а убийства не представляю.