– Когда-нибудь обниму, – грустно улыбнулась леди Рианнон, отступая от Марианны, – а теперь мне пора. Благословляю тебя, девочка, и по-прежнему горжусь своей дочерью!
Марианна смотрела, как теряет четкость облик матери, как леди Рианнон растворяется в теплом сиянии, и вот уже в комнате осталась одна Марианна: леди Рианнон вернулась в Заокраинные земли.
Недолго посидев в неподвижности, Марианна поднялась, подобрала с пола снятые простыни и сорочку и пошла в купальню. В коридоре было темно и тихо, и за спиной Марианны – из трапезной – тоже не доносилось ни звука. Все, кто не был занят в патрулях или дозорах, спали крепким сном. В купальне Марианна развела огонь, нагревающий воду, и занялась стиркой. Кэтрин накануне замочила много белья и одежды, и Марианна незаметно для себя перестирала все – и то, что принесла сама, и то, что оставила Кэтрин. Переложив прополосканные и отжатые простыни, полотенца, рубашки, сорочки, штаны в широкую корзину, она за несколько походов из купальни и обратно развесила все на краю поляны, где они обычно сушили выстиранные вещи, на веревках, натянутых между деревьями.
Но до рассвета все равно еще оставалось несколько часов. Марианна в трапезной проверила, как поднимается поставленное с вечера тесто, пообмяла его и оглянулась по сторонам. Она вспомнила, что они с Кэтрин хотели поменять лапник, которым был застлан каменный пол в трапезной. Бранд и Мач даже успели нарубить свежий и свалить его в кучу снаружи у стены. Марианна собрала с пола старый сухой лапник, относя его охапками на костровище, но не стала поджигать, чтобы никого не будить ярким костром и громким треском сухих веток и игл. Потом она подмела пол, вымыла его и застелила свежим лапником. Взмокнув от проделанной работы и испачкавшись в старом лапнике и пыли, она вернулась в комнату, взяла чистое платье и отправилась в купальню. Мытье не заняло у нее много времени. Одевшись и расчесав мокрые волосы, она постирала грязное платье, повесила его сушиться и, посмотрев на небо, с удовлетворением отметила, что до рассвета осталось не больше часа. Наступление нового дня радовало ее новыми заботами и делами.
Она пришла обратно в комнату, подложила дров в камин и, устроившись рядом, принялась за шитье. Стежок аккуратно ложился за стежком по белой тонкой ткани, из которой должна была получиться новая рубашка для Робина. Стежок за стежком, мысль за мыслью…
Пока она была слаба и оставалась в постели, Робин почти не отлучался от нее. Она знала, что он попросил Вилла принять на себя немалую часть его обязанностей в делах Шервуда, чтобы самому уделять Марианне как можно больше времени. Тогда она не чувствовала, что он хотя бы в малости изменился к ней. Рядом с ней был не только целитель, но прежде всего любящий и заботливый муж. Но время и лекарское искусство Робина сделали свое дело: она выздоровела, поднялась с постели, смогла вернуться к обычным занятиям. А он вновь окунулся в дела Шервуда, которые заняли у него, как всегда, большую часть времени. Но Марианну беспокоило не то, что она стала реже бывать в обществе Робина. Как раз находясь рядом с ним, она почувствовала сначала удивление, потом беспокойство, стала наблюдать за Робином, и сомнения переросли в уверенность. Целитель остался, но мужа больше не было, и ничем, кроме охлаждения, Марианна не могла объяснить его новой манеры держаться с ней.