Стоило ей положить ладонь ему на руку или на плечо, он не накрывал ее своей ладонью, как раньше, а осторожно, но твердо отводил от себя руку Марианны. Объятия остались в прошлом, прикосновение его губ к ее лбу – почти единственный из поцелуев, которыми он теперь ее удостаивал.
Они делили постель, когда он ночевал дома, но так, что между ними всегда сохранялось пусть небольшое, но расстояние. Марианна заметила, что если она устраивалась головой на плече или груди Робина, он осторожно перекладывал ее, стараясь не разбудить. Когда он ждал, пока она заснет, то даже обнимал ее, но так, словно уступал Марианне, а сам не нуждался в объятиях. Просто накрывал рукой ее плечи, и она чувствовала, что рука Робина оставалась напряженной до тех пор, пока он не отстранял Марианну, решив, что она уснула, а потом неизменно поворачивался к ней спиной.
Раньше он и во сне не выпускал ее из объятий. Стоило Марианне пошевелиться, как его руки притягивали ее обратно к груди Робина. Даже когда он стал воздерживаться от близости с ней, оберегая ее и ребенка, то все равно обнимал, говорил, что не может уснуть, не слыша под рукой стук ее сердца. Теперь же, после Ноттингема, если она вдруг прижималась щекой к его спине, он тут же просыпался, вздрагивая как от ожога. Не оборачивался, хотя она чувствовала, что он проснулся, а отодвигался – безмолвно, но непреклонно.
Тогда и она перестала прикасаться к нему, засыпала, уже сама отстранившись от него. Поступив так первый раз, она втайне надеялась, что он удивится и сам притянет ее к себе, заставит положить голову ему на плечо. Но вместо этого она увидела в его глазах огромное облегчение и даже благодарность за понимание. Понимание чего? Того, что ему стали неприятны ее прикосновения? Если так, то она не будет навязываться, последит за собой, чтобы избежать даже случайного, самой невинного касания. И вот тогда, после этого решения, ее стали донимать кошмарные сны ночь за ночью.
Иголка неподвижно замерла в руке. Марианна смотрела на недошитую рубашку, но не видела ее. У нее на душе было тяжело, невыносимо тяжело! Что бы ни говорила мать, утешая ее, Марианна не видела иной причины в холодности Робина, кроме как в том, что он считает ее виновной в потере сына, рождения которого они оба ждали с такой радостью. Какой мужчина не мечтает, чтобы его первенец был сыном? Еще во Фледстане Робин признавался ей в этом желании. А она подвела его, и он разочаровался в ней.
Но Марианна не осуждала Робина за холод, который он привнес в отношения с ней. Напротив, она была благодарна ему за то, что он ни разу, ни единым словом не упрекнул ее. Пока она жила с отцом во Фледстане, ей довелось слышать о печальной судьбе двух браков, которые по требованию мужей церковь признала недействительными. Доводы приводились разные, но истинной причиной во всех случаях было одно: потеря женой первенца, который ко всем бедам оказался ребенком мужского пола. Она помнила собственное негодование, которое охватывало ее, когда она слушала эти истории, осуждая в душе мужскую жестокость. Да, одна из женщин проявила неосторожность, приведшую к печальным последствиям, но разве она уже не была достаточно наказана? Другая блюла себя так, как должно, и все равно оказалась виновной и отвергнутой стороной. А вина Марианны очевидна и не требует доказательств, но Робин не сказал ей ни слова в укор.