Всё это прекрасно объясняет, почему Жак не откликнулся на предложение Павлова. Прежде всего, в отличие от большинства зэков, Жак-француз воспитывался не в Советском Союзе. Ему уже невозможно было привить вирус доносительства: у него были четкие моральные установки, а слепая вера в коммунистическую утопию, не подкрепленная местными аберрациями, только укрепляла эти его принципы. Жак был наблюдателен, он видел, что доносчик многим рискует и чаще всего кончает очень плохо. Бывало, конечно, что доносы вырывали под пыткой или путем шантажа, но Жак не подвергся ни тому, ни другому. К этому добавлялись благоразумие, самоуважение, словом, те самые качества, благодаря которым Жаку удалось всё выдержать и выжить.
Но он дорого заплатил за свое упорство. На все пять лет, что Павлов оставался на своем посту, Жаку пришлось отказаться от малейшей надежды на легкую работу. Только после того как его преследователь уехал, он получил возможность время от времени опять брать в руки карандаш; как-то ему даже довелось поработать в ателье мод – недаром же он был французом, – где обшивали вольнонаемных инженеров, химиков и других специалистов. «В сорок третьем году ателье мод, где я работал, удостоилось особой чести: его посетил вице-адмирал. Директриса ателье, супруга важной шишки, так и вилась вокруг почетного гостя. И вдруг я его узнал. Это был Роберт Павлович, мой московский знакомый из догулаговских времен, которого я встречал у одного друга, профессионального революционера. В те времена оба вели пылкие разговоры и с удовольствием вспоминали свои парижские впечатления двадцатых и тридцатых годов. Я никогда не пытался узнать, в какой именно службе они работали, с меня было довольно, что мы все трое трудимся во имя мировой революции.
Тем временем директриса обхаживала адмирала:
– Какой бы вам хотелось галстук? Наш художник (художником был я) нарисует вам любой фасон по вашему выбору!
И обернувшись ко мне, распорядилась:
– Жак Робертович, сделайте нам вот такой фасон!
Тут взгляд вице-адмирала остановился на мне. Наши глаза встретились. Оба сделали вид, будто никогда друг друга не видели. Я был только рад, что добрый знакомый не угодил в Великую чистку».
Пригодился Жаку и его театральный опыт, восходивший к временам, когда он, восторженный молодой коммунист, занимался образованием рабочих и ставил с ними сценки и пьесы. «У “вольняшек” был свой театр – там всё делали заключенные, по каторжной традиции, идущей еще с царских времен и описанной у Достоевского. Впрочем, богатые помещики до освобождения крестьян тоже держали театры, где играли крепостные актеры. Как видим, марксизм-ленинизм не полностью искоренил старинные обычаи… Лагерные театры бывали двух типов. В нашем лагерном секторе актеров не освобождали от общих работ, они должны были играть в свободное время. Зато их официально признавали актерами, и они участвовали в спектаклях для всего лагеря, хотя это случалось нечасто: ведь политзаключенным полагалось перевоспитание на самых тяжелых работах. И всё же начальник лагеря, отвечавший не только за дисциплину, но и за выполнение производственного плана, понимал, что театр поднимает настроение охране и содействует эффективности труда строителей завода.