После немцев и японцев переписку разрешили и другим иностранным гражданам. К Жаку это не относилось, потому что советская власть не признавала его иностранцем. Поскольку в Советском Союзе у него не было родственников, все годы он не получал и не отправлял писем. В тюрьмах строгого режима заключенных уводили для чтения писем путем сложных маневров из общей камеры и запирали в одиночке. Хотя Жак не получал никакой почты, его уводили в одиночную камеру, так же как его товарищей. В «Утопии» он с юмором рассказывал, как ритуал чтения писем позволял гэбистам иметь разговоры с глазу на глаз с заключенными; однажды один офицер попросил описать ему ту помпейскую влюбленную пару из Лувра, которую извержение вулкана застигло посреди любовных утех. Самое забавное было, как смутился офицер, когда в разгар рассказа не вовремя появился надзиратель. В ГУЛАГе даже сотрудник КГБ боится, что подчиненные поймают его на любопытстве к эротически-эстетическим вопросам.
5 марта умер от кровоизлияния в мозг Иосиф Виссарионович Джугашвили, он же Сталин. С двадцатых годов его превозносили на все лады как божество, твердили его имя в каждой радиопередаче, в каждом номере всех газет на десятках языков. И вот бессмертный, гениальный, мудрый Сталин, наш любимый отец, добрый, гуманный, «Ленин сегодня», лучший друг артиллеристов, шахтеров, детей, колхозников, летчиков, танкистов и угнетенных народов, испустил дух. И одновременно угас его мрачный двойник, «Гуталин», «рыжий», «усатый», «зверь», «рябой черт». В тот день Жак находился в карцере Александровского централа. «Случайно. Даже не помню, почему я туда угодил».
Он узнает эту новость спустя пять дней, когда вернется в камеру, от трех товарищей по несчастью, немцев и австрийца, имеющих право читать газеты. Потрясающая новость не вызвала никакого шума, ничуть не отразилась на бюрократическом распорядке. В ГУЛАГе день смерти Сталина ничем не отличался от прочих дней. Жак помнил, кто был в этот день дежурным надзирателем в карцере, но не заметил ни малейших изменений в его поведении. «Мы с моими немецкими друзьями были всё же удивлены. Думали: “Как же отлажена эта машина! Умер великий рулевой, а в мотор не проникла ни одна песчинка!” Позже, когда я был уже в коммунистической Польше, друзья рассказали мне, что в польских политических тюрьмах в день смерти Сталина и в последующие дни их заставляли часами стоять по стойке “смирно”– они понятия не имели почему: ведь в тюрьму не проникали никакие новости. “У нас” всё было не так. Но постепенно и довольно быстро, особенно после ареста Берии, дисциплина смягчилась. Например, в камерах заключенные стали говорить громко. Потом расхрабрились настолько, что стали подходить к окну и даже выглядывать наружу, смотреть на других заключенных, которых выводили во двор на прогулку. Прямо как в капиталистических тюрьмах! Какая свобода! Признаться, после стольких лет тишины этот шум меня даже утомлял».