– Все было и так, как описывала каждая газета, и… не так. Никто не задался вопросом – как мы всей сменой сумели уцелеть при обычно мгновенно развивающейся такой катастрофе, как подземная подвижка грунта, проще говоря, обвал породы. Божьим провидением назвали наше спасение. Но только я знаю, чему (или кому) обязаны мы жизнью.
– Мы, то есть и я и все ребята, работавшие в тот злополучный день в шахте, конечно же, не чистокровные индейцы. А разве такие остались сегодня? Плюнь в глаза тому, кто скажет тебе, что в его жилах течет чистая индейская кровь. При том смешении рас и народов, что произошло с незапамятных времен до наших дней, я уверен, не осталось ни одного «чисторасового» человека. Ну, может, за исключением пары тысяч бедолаг, которых и в наш век изредка находят в дичайшем состоянии где-нибудь в амазонских джунглях. Но, все же, изрядная часть нашего существа все же была и остается индейской.
– Хотя и в моих жилах течет и не чистая индейская кровь, но сам я с гордостью отношу себя к народу мапуче, так мы называем себя. Другие же называют нас арауканами. Я являюсь представителем единственного индейского народа Южной Америки, не завоеванного в свое время ни инками, ни испанцами. Возможно, и это не в последнюю очередь повлияло на последующие события.
– Итак, с начала смены все шло, как обычно. Каждый занимался своим делом. И вдруг словно что-то толкнуло меня и заставило отойти метров на двести-триста назад в галерею. Появилось стойкое убеждение, что я оставил там что-то очень важное. Ноги будто бы сами несли меня. И тут я и увидел слева в стене тонкую расщелину, в которую разве что с трудом, да и то боком, мог втиснуться человек моей комплекции. Я мог бы поклясться, что, когда мы заступали на смену, никакой расщелины здесь не было. Посветил в нее фонарем. Расщелина, в дальнейшем немного расширяясь, плавным закруглением уходила вглубь породы. И я, немного поколебавшись, все же протиснулся в узкий проход, освещая путь горящим на каске фонарем. Через несколько шагов, сделанных боком, я уже смог развернуться лицом вперед, затем проход расширился до размеров хорошего большого коридора. А затем…
Собеседник умолк и разом, не поморщившись, опрокинул в рот крепкое содержимое фужера. Я, не отрываясь, смотрел на его спокойное, отрешенное до того лицо. Дальнейшие воспоминания, видимо, жгли Арсенио. Даже дыхание его стало быстрым, прерывистым. Было заметно, как по достаточно смуглому лицу побежали тени. Уголки губ то приподнимались вверх, то опускались вниз. Очевидно, воспоминания вызвали у рассказчика сложную гамму чувств.