Они долго молчали. Наконец Жанна, не шевелясь, спросила шепотом:
– Видишь, мама, там, у реки, этот купол, весь розовый… Что это такое?
Это был купол Академии. Элен подняла глаза, на мгновение задумалась. И тихо сказала:
– Не знаю, дитя мое.
Девочка удовлетворилась этим ответом. Вновь наступило молчание.
– А здесь, совсем близко, эти красивые деревья? – спросила она, указывая пальцем на проезд Тюильрийского сада.
– Эти красивые деревья? – прошептала мать. – Налево, не так ли?.. Не знаю, дитя мое.
– А! – сказала Жанна.
Потом, задумавшись на мгновение, она добавила серьезным тоном:
– Мы ничего не знаем.
И действительно, они ничего не знали о Париже. За те полтора года, в течение которых он ежечасно был перед их глазами, они не узнали в нем ни одного камня. Только три раза спускались они в город, но вынесли из городской сутолоки лишь головную боль и, вернувшись домой, ничего не могли распознать в исполинском запутанном нагромождении кварталов.
Все же иногда Жанна упорствовала.
– Ну, уж это ты мне скажешь, – продолжала она, – вон те белые окна… Они такие большие, – ты должна знать, что это такое.
Она указывала на Дворец промышленности.
Элен колебалась:
– Это вокзал… Нет, кажется – театр…
Она улыбнулась, поцеловала волосы Жанны и повторила свой обычный ответ:
– Не знаю, дитя мое.
Они продолжали вглядываться в Париж, уже не пытаясь ознакомиться с ним. Это было так сладостно – иметь его перед глазами и ничего не знать о нем. Для них он воплощал в себе бесконечность и неизвестность. Как будто они остановились на пороге некоего мира, довольствуясь вечным его созерцанием, но отказываясь проникнуть в него. Часто Париж тревожил их, когда от него поднималось горячее и волнующее дыхание. Но в то утро в нем была веселость и невинность ребенка, – его тайна не страшила, а овевала нежностью.
Элен опять взялась за книгу, Жанна, прижавшись к ней, все еще созерцала Париж. В сверкающем неподвижном небе не веяло ни ветерка. Дым, струившийся из труб Военной пекарни, поднимался прямо вверх легкими клубами, терявшимися в высоте. Казалось, по городу на уровне домов пробегали волны – трепет жизни, всей той жизни, что была в нем заключена. Громкий голос улиц в сиянии солнца звучал смягченно, – в нем слышалось счастье. Вдруг какой-то шум привлек внимание Жанны. То была стая белых голубей из какой-то ближней голубятни; они пролетали мимо окна, заполняли горизонт; летучий снег их крыльев застилал собою беспредельность Парижа.
Вновь устремив глаза вдаль, Элен вся ушла в мечты. Она была леди Ровеной, она любила нежно и глубоко, как любят благородные души. Это весеннее утро, этот огромный город, такой чарующий, эти первые левкои, благоухавшие у нее на коленях, мало-помалу размягчили ее сердце.