Лучше всего эту идею выразил Элфи Коэн в книге «Безусловное родительство»: «Пока мы манипулируем, мы никогда не научимся влиять».
Решение принять детскую незрелость и не пытаться ею воспользоваться в воспитательных целях вынуждает выстраивать иные отношения с ребенком. И тогда возникает то самое волшебство, «тайная опора», привязанность и доверие, о которой мечтают все, кроме самых отчаявшихся. Принимая незрелость, ограниченность, чуждость ребенка, мы строим близость, принимаем собственные детскость и незрелость, обретаем себя обратно. История про «поиск половинки» начинается и кончается именно в родительстве, а вовсе не в любовнике. Наша отсутствующая половина была потеряна в детстве, а не по дороге на дискотеку. Принимая детей, мы не можем не принять собственного внутреннего ребенка, свою незрелость и слабость. У нас наконец появляется шанс найти отчужденную и давно спрятанную под коврик половинку и перестать бояться оценки «ты иной», «ты нам такой не нравишься».
Когда мы можем сказать неприятному, раздражающему, иному в данный момент ребенку: «Я люблю тебя. Ты мой. Ты мне нужен любой», – мы говорим эти слова и себе.
И в этой самой точке и рождается волшебство.
Я часто ловлю себя на мысли, как же много труда постоянно требует от меня роль психолога по отношению к детям.
Почему это труд, почему он не становится просто частью жизни с детьми? Нерефлексируемой, расслабленной жизни?
Популяризация психологии сделала общеизвестными нейропсихологические особенности формирования детского мозга, теорию привязанности, теорию поэтапного формирования и ближнего круга, активное слушание, и т. д. и т. п. Но большинство из нас не были воспитаны с этим фоновым знанием. Никто не боялся подавить наши исследовательские инстинкты, нарушить привязанность, убить мотивацию, создать невроз, задавить самооценку. А мы теперь все это знаем, и знаем про собственную самооценку, про неврозы, мотивацию, страхи, и хотим как лучше.
Вот поэтому я работаю «немножко психологом» для своих детей. Из-за хора бабушек в голове. Я работаю, когда говорю: «Малыш, посмотри на меня, ты устал сейчас и раскричался от усталости, тебе просто пора спать» – вместо: «Хватит орать, марш в свою комнату». Когда говорю: «Ой, как жалко, ты так старалась» – вместо: «А я же тебе сто раз говорила!»; когда говорю: «Иди поцелую коленку, ничего, попробуй еще, я помогу» – вместо: «А что ты хотел, лазишь где попало».
Все мои несказанные «Пошел отсюда, паршивец!», «Тебе это совершенно не идет», «Господи, какая чушь!», «Хватит хныкать, как девчонка», «Ой, нашел чего бояться, позорище», «Пока не сделаешь, я с тобой не разговариваю», все битвы с четырехлетними упрямцами, в которые я нашла в себе силы не вступать, вся эта ежедневная работа – понять свою бурю, понять свои детские эмоции, дать им быть, но все же поступить правильно, слыша их бесконечным фоном, не врать себе, не подавлять, но поступить правильно, – это труд.