–Иди-иди и без сопливых справлюсь.– крикнула вдогонку Любовь Никитишна и вновь включила телевизор.
–Ну и пойду, мы люди гордые, терпеть не станем.– подлил Витасик масла в огонь, но костёр давно потух, и Любовь Никитишна, сдержала всю злобу в себе.
***
Пора и честь знать.
До первых петухов Любовь Никитишна Московская рыдала навзрыд и рукавом белой сорочки утирала горькие слёзы. Одна-одинёшенька на белом свете, и никому она не нужна, и дети совсем позабыли, что в тесной хрущёвке томится родная мать, точно не она рожала дочку Аню и внучку Аллу на руках не убаюкивала. Обидной ей, что она, Любовь Никитишна Московская, в недалёком прошлом руководитель местной школы, суровая «Укротительница змей», не заслужила и махонькой доли беспечной старости. Она много не просила, лишь бы внучка под боком росла и дочка, время от времени, мать родную навещала. Подчас она краем уха подслушает, как старые пенсионерки, только и делают, что жалостливо порицают родных детей, видите ли, они их воспитали, вскормили, а сыновьям жалко в Болгарию путёвку купить. Вот же клуши, не знают цену, казалось бы, простым вещам, как у них только язык поворачивается подобные наглости исторгать, поражалась Любовь Никитишна и в полном одиночестве сиживала на холодной скамейке у мрачного подъезда, любуясь, окрестностями затхлого двора.
Наутро следующего дня, Любовь Никитишна Московская, жена ныне покойного Геворга Палыча, мать успешного градостроителя Анны Геворгиевны и бабушка Аллы Петровны, скончалась в полном одиночестве. Мёрзлые стены нагнетали пуще прежнего, и мысли о муже не согревали тело приятными воспоминаниями к слову совсем, напротив, подирали кожу морозом. И стены по обе стороны померкли, тьма нависла над белым потолком, комната ходила кругом неустанно, точно водила хоровод, думалось, что с минуты на минуту Любовь Никитишна свалится в пропасть. То ли нервы шалят, то ли от безудержной тоски, неведомая сила разящим ударом кольнула точно в грудь. Любовь Никитишна съёжилась на боку, крепко стиснула тонкую сорочку в кулак, испустила последний вздох и померла.
Окончила земное поприще Любовь Никитишна глубокой ночью, осенний сквозняк блуждал из комнаты в комнату, грохотал форточками, хлопал дверьми и чувствовал себя, как дома. Бледные пятки окоченели, и лишь в полдень медсестра подумала, а не навестить ли ей Любовь Никитишну, проведать, как она там у себя поживает. Дубликат ключей медсестре вручила сама хозяйка дома со словами: «Мой дом, твой дом, но ежели ты чего украдёшь, напишу на тебя заявление. Заруби на носу!».