Стояла жаркая погода, потому ноги всё время потели. Портянки при длительной ходьбе сбивались, переобуваться времени нет. В таких условиях мозоли неизбежны. Мозоль – вещь недолговечная. Быстро лопаются. И так, мои ноги представляли к этому времени сплошную рану по всей подошве. Но и у моих спутников дело обстояло не лучше. Третий наш спутник, рядовой Мясин или с Омской, или с Томской области, призванный в армию в мае 1941 года, по сути ещё маменькин сынок. Вот он первый из нас и раскис, сел на обочине дороги на перекур и встать не смог. Говорит: «Вы как хотите, а я больше не могу», а сам плачет, как дитя. Мы не могли его упрекнуть, потому, как сами мало от него отличались. Помочь ему тоже ни чем не могли.
На следующий день отстал от меня последний мой спутник. Продолжать движение дальше, через «немогу», у меня тоже уже не хватало сил. Мне неоднократно «повезло». В стороне от дороги на гороховом поле ходила беспризорная артиллерийская лошадь, в полной сбруе. Шорка с постромками, оголовое седло – всё было на ней и всё в полном порядке. Я подошёл к ней, она меня подпустила к себе, как своего. Я её потрепал по шее, огладил, приласкал. Потом снял седло, осмотрел потник, спину нашёл всё в порядке, снова оседлал. Снял шорку, положил её на обочину дороги. Сел в седло, объехал несколько кругов по полю, с целью обнаружить хозяина этой лошадки. Думал, что он спит где-нибудь в поле. Но хозяина так и не нашёл.
Когда я выехал на дорогу, а дорога твёрдая, гравийно-засыпная. Тут я понял, что лошадка попросту брошена. Она подбилась на ноги, и едва их переставляла. Осмотрел ноги, ковка была в порядке, а лошадь шагала с трудом, ощупью каждый шаг. Тогда я поехал по полю, рядом с дорогой. Там она шагала гораздо веселей. И так я с этой лошадкой не расставался сутки. Дорогой поил, кормил её в поле на овсе, на обочине дороги травкой, и потихоньку ехал. Потом, под утро, ехал я через какую-то низину. Обе стороны от дороги заболочены, пришлось ехать по твёрдой дороге. И тут моя лошадка отказалась шагать совсем. Я слез с седла, расседлал, снял оголовье, положил всё это на обочину дороги. Потрепал лошадку по шее, погладил её. И говорю с ней, как с товарищем: «Ну, спасибо тебе, иди, гуляй в поле, до свидания!». Посмотрел ей в глаза, а у ней слёзы текут! «Ну, говорю, что ты, что ты, не надо, иди, гуляй!»
Так мы с ней расстались. У меня ноги немножко отдохнули, и я довольно бодро отшагал километров десяток. Дорога шла лесочком. Смотрю, стоит на дороге машина, ГАЗ-АА. Подошёл, осмотрел, кузов почти пустой. Лежало в ней несколько шинелей и плащ-палаток. В кабине спали шофер и лейтенант. Я походил около машины, поразмышлял, потом решил забраться в кузов. Удобно устроился в нём и вскоре заснул. Когда проснулся, машина шла на хорошей скорости. Я сел в кузове. Спутники мои меня не обнаружили, ехали по своим делам, а я набирался сил, отдыхал. Потом в крупном населённом пункте они остановились, стали спрашивать дорогу. Оказалось, им надо поворачивать направо, там был их полк. А мне нужно было прямо. Я поблагодарил моих спутников за столь приятное путешествие. Они удивились, откуда взялся такой пассажир, пошутили, да на том и расстались. Оказалось, я проехал сорок пять километров, это целый день надобно шагать! А тут два часа и я – тут!