Он согласился, завернули махорку. «Ну, говорю, давай, высекай огня». Он устроился, сидя в окопе. Высек огня, прикурил. Потом я прилёг на бережок его окопа, голову спустил к нему в окоп. Прикурил, затянулся раз, или два. Разговариваем с ним шёпотом, чтоб не тревожить товарищей. Тут удар мне в левую руку, повыше локтя, я лежал, опершись на неё. Мне показалось, что кто-то бросил камышек земли и попал мне в руку. Осмотрел вокруг локтя, камышка нет, что-то непонятно. Решил встать, оперся на левую руку, больно. В чём же дело? Повернулся на живот, пошевелил рукой, больно. Тогда дошло до меня, что ранен. На передовой тихо, не стреляют ни те, ни другие. Совсем непонятно, чем ранило? Откудов? Обращаюсь к товарищу: «Меня, кажется, ранило. Пойдём к миномёту, поможем». Он говорит: «Ты разве жив? Я думал, тебя убило». «Откудов ты взял?» – говорю. «Я слышал удар, думал тебя в голову шварнуло». «Пойдём, говорю, посмотрим, что там? Если надо, поможешь перевязать». Я разделся, пулевое ранение. Вход – вот он, а где же выход? Осмотрели руку вдвоём, выхода нет! «Ну, ладно, говорю. У тебя пакет есть?» «Нет». «И у меня нет. Товарища перевязывали, израсходовали». Кричу: «У кого есть пакет?»
Услышал командир взвода, подошёл. «Что, ранил?» – спрашивает. «Так, говорю, царапина». Он осмотрел руку сам: «Слепое пулевое ранение, а не царапина». Принесли пакет, перевязали. Лейтенант начал рассказывать, где и как найти полковую медсанчасть. Я ему говорю: «Никуда я не пойду с такой царапиной». Он встал по команде смирно: «Товарищ красноармеец! Приказываю следовать в санчасть!» «Есть следовать в санчасть» – отвечаю. Раздал я свои личные вещички, и подался. Переехал через Дон, в санчасти выписали мне справку о ранении и направили в дивизионный медсанбат, километров десять до него. Я ушёл пешком. Дорогой меня стали мучить боли в руке. Сильная ломота в области локтя, но дошёл до санбата без приключений. Там попросил перевязать послабже, то рука стала опухать, бинты стали туго. Перед утром меня усадили в кабину автомашины и отправили в полевой передвижной госпиталь. В тот же день хирург – женщина, удалила мне пулю. На следующую ночь нас отправили на автомашинах на железнодорожный санитарный поезд.
Где, куда ехали ночью, не имею понятия. С поезда высадились в городе Борисоглебск, Воронежской области. Там, в эвакогоспитале пробыл я полтора месяца. Пять дней на койке, остальное время в выздоравливающей команде. Потом попал в г. Усмань, в запасной полк. Оттуда, где поездом, где пешком с маршевой ротой, числом в сто двадцать человек двинули мы на фронт. Прибыли под г. Воронеж, в село Айдарово, во вновь формируемую 305-ю стрелковую дивизию. В Айдарово построили нас в колонну по четыре. Стоим. Появился седой, беззубый, сутулый капитан. Прошёл туда, потом обратно, и так несколько раз. Сам всматривается в лица солдат. Покажет пальцем: «Вот вы». Задаёт вопросы: «С какого года рождения, с какого года в армии, какое образование? С какого года на фронте? Специальность и т. д.» Потом покажет на следующего солдата и опять примерно те же вопросы. Отойдёт. Потом снова подойдёт. И так около часу ходил и выискивал то, что ему хотелось. Нам уже наскучило так стоять. Ко мне подошёл четвёртый раз: «Вот вы, товарищ красноармеец». Ну, я думаю, меня уже три раза спрашивал, теперь-то он не мной интересуется, а кем-то другим. Стою, молчу. «Вот вы!» По очереди отзываются то один, то другой. «Нет, нет! – отвечает, вот вы!» «Я, что ли? – говорю?» «Да, да!» Ещё один вопрос ко мне, потом командует: «Два шага вперёд! Марш!» Вышел из строя. Командует: «Сомкнись!» Вывели из ста двадцати человек всего шесть человек. «Остальные направо, шагом марш! Вы за мной».