У немцев же полноценные дивизии подошли, те, что в Африке воевали, потом во Франции формировались двадцать две немецких дивизий. Так, что какая-то часть из них оказалась перед нами. Нам не давали ни пополнения, ни замены, видимо потому, что в это время подходила к концу Сталинградская операция. Основное внимание было сосредоточено туда. Потом мы остановились в деревне Пушкарное, это южнее Белгорода, километрах в двух, на правом берегу Донца. Немецкие самолёты усиленно бомбили Белгород. Летали почти всё через Пушкарное. Выныривали из-за горы ближе, чем за полкилометра. Потом, вначале апреля, нас заменила другая дивизия. Нашу же отвели на формировку в Корочу. Мы стояли в деревне Казанка, под Корочей. К концу апреля опять переместили. Наш штаб КАД стал в хуторе Петровка. Пехотные полки стали готовить долговременную оборону. Копали траншеи. Строили дзоты, блиндажи и землянки. До пятого июля несколько раз перестраивали, да строили, углубляли, усиливали перекрытия. Я же всё это время дежурил на ЦТО, на коммутаторе, по двенадцать часов в сутки.
Пятого же июля немцы перешли в наступление. Мы стояли около сорока километров от передовых частей, но канонаду было хорошо слышно. Девятого июля нашу дивизию сняли с насиженных мест и двинули вперёд. Сначала мы развернулись в боевые порядки во втором эшелоне обороны. Но через сутки, части, что были впереди нас, отвели, и мы оказались в соприкосновении с врагом. Оборона наша была слабовата, на живую нитку была схвачена. Даже командного пункта, как следовало бы, не было. Ну и это не замедлило сказаться: сразу понесли значительные потери в живой силе, и материальной части. И тринадцатого июля немцы смяли нашу оборону, не многим удалось уйти. Командующий пункт Бати был в лесу. У него даже окопа не было. Был сделан шалаш, где сидели помощник начальника штаба и писарь. У меня ЦТС была около дерева, за которое мы вязали кабеля, и окоп, где я мог хорониться от осколков и шальных пуль. Батя же ходил туда, сюда, задумавшись. Связь поминутно прерывалась, все люди были на линиях и не управлялись вязать порывы. На каждом метре два-три узла. Вот какими были условия работы. Много и людей вышло из строя.
Часов около двух дня тринадцатого июля связи не стало ни с кем. Батя поминутно требовал то одного, то другого командиров, а я никого не могу дозваться, и признаков жизни на линиях нет. Потом стали рваться пули на деревьях. Автоматная трескотня подвигалась к нам всё ближе. Батя отослал на машину писаря с папкой, потом отослал капитана Андреева. А мне говорит: «Вызови мне того-то, то другого». Потом отошёл от меня, проговорил: «Ну, видно, отвоевался Александр Николаевич». Посмотрел мне в глаза и пошёл. Автоматная трескотня раздавалась уже в лесу, метрах в двухстах от нас. Я отключил аппараты и катушку повесил на себя. Взял в руки автомат и за Батей к машине. Но пока я собирал своё имущество, отстал метров на сто пятьдесят. Он подошёл к машине, сел в кабину, машина пошла. Мне же до неё метров сто пятьдесят, я бегу бегом, но и машина в лесу идёт медленно. Я пробежал метров восемьсот, а то и километр, пока догнал. Уцепился одной рукой за задний борт, скидал в кузов свои пожитки, забрался сам.