Отъехали мы от леса метров шестьсот-семьсот, из леса вышла цепь немецкой пехоты. Проехали по мосту через ручей, поднялись на бугорок, тут очередной пояс нашей обороны. До села Казачье осталось километра полтора. В воздухе появилось много самолётов, мы постучали в кабину, он остановил машину, разошлись по полю. На дороге кроме нас никого не было. Самолёты прошли мимо нас и стали пикировать на Казачье. Но там войск не было, мало, кто пострадал. Но село развалили основательно. Потом мы с трудом проехали через него. Мы приехали в Петровку. Батя зашёл к командиру дивизии и там остался. Начальник штаба, майор Иванов, меня послал на Батиной машине за Батей. Я его отыскал, но он меня отослал обратно, сам остался ночевать у командира дивизии. На второй, или третий день, нам подошло пополнение «из мест не столь отдалённых», человек около полтысячи. Потом ещё подходили, более мелкими партиями. Сменили конную тягу на «студебеккеры» и «доджи». Пополнили и материальную часть. Подбросили и боеприпасов по три и более боекомплектов. Дивизия полнокровная стала на хорошо подготовленную линию обороны. Командный и наблюдательный пункт, хорошо оборудованный, был в боевых порядках пехоты, чуть позади траншей, но имел ход сообщения с пехотными траншеями. Не помню числа, когда немцы подошли к нашей линии обороны.
Сходу стали атаковать, предварительно обработав нашу линию обороны авиацией и артиллерией. Но обратно почти не отходили, а ложились тут. На их место шли новые цепи в пьяном виде. Позади немцев сидел власовцы с пулемётами. Им был отдан приказ расстреливать немцев, если они побегут назад. Атака следовала за атакой с утра до ночи, вперемежку с бомбёжками и артналётами. Нашей же дивизии было придано двенадцать артиллерийских полков. И таким образом, насыщенность артиллерией была триста стволов на один километр фронта. Немецкие танки шли по сто, сто пятьдесят, двести штук пачками в одно направление. Наших танков было больше. Наша авиация беспрерывно висела над головой. Одни идут туда, другие обратно. Когда привалишься к стенке окопа, то чувствуешь себя, как на телеге. Трясёт, трудно говорить. И вот такой ад продолжался дня четыре или пять. Перед нашими траншеями были горы трупов. Наступил новый день, рассвело, взошло солнце, поднимается, час идёт за часом, и – тишина! Как бы и не было войны! Поют птички, порхают бабочки, гудят шмели, и не единого выстрела!
Вначале тревожно ждали, вот-вот начнётся. Дальше тревога нарастала. Что же будет дальше? Почему молчат? Что они задумали? И так весь день. Когда горела земля, когда гудело всё вокруг, когда вокруг летало железо, всё было ясно. Теперь же вопрос вставал за вопросом, а ответа пока не было. Все эти дни я сидел на командном пункте, дежурным на коммутаторе, по двенадцать часов, вдвоём. Все остальные наши люди бегали на порывы, не спали по трое, четверо суток, питались на ходу, и в основном ночью. Мы, зато, были в курсе всех событий.