Шапки на голове нет, волосы обгорели, и каждый волосок загнут крючком. От правого уха только тоненький ободок. Остальную массу уха вырвало осколком. На спине, в области правой лопатки зияет дыра. Вырвало клок телогрейки, гимнастёрки и нательной рубашки. Я заглянул туда, на теле две раны, по кулаку размерами. Когда он дышит, то обрывки этих ран двигаются, то внутрь, то наружу. Я решил заговорить с ним. «Павлик, ты меня слышишь?» – спрашиваю. «Как не слышу, слышу», – отвечает. Тогда я его подхватил за подмышки, помог ему встать на ноги. Заглянул в лицо, в глаза. Глаза мутные, устремлены в одну точку. Говорю ему: «Ты идти можешь?» «Могу», – отвечает. «Пошли к повозке», – говорю ему. Повёл его. Походка пьяная, но шагает. Дошли до повозки. Он стоит, держится за повозку. Мы с ездовым уложили бережно на повозку, поудобнее сделали ему место лежать. Потом хотели сделать перевязку, но пакета не оказалось не одного.
Я ему говорю: «Сейчас мы тебя положим и отправим к штабу, там перевяжут». Он мне говорит: «Маленько помоги мне, я сам лягу. Правой-то руки нет, плохо». Когда уложили, говорю ездовому: «Давай, Митя, побыстрей! Не жалей лошадок». Митя мне тихонько шепчет: «Я боюсь». «А ну, быстрей!» Сам потянул автомат из-за спины. Митя свистнул кнутом, и исчез. Мы же собрались все в кучу, почти с пустыми руками, быстрым шагом, следом. Когда подошли к штабу, его выносили из избы, уложили на повозку, всего замотанного бинтами. На теле насчитали двадцать четыре раны. Мне начальник штаба, майор Иванов, приказал его сопровождать и сдать в дивизионный медсанбат. Там я поскандалил из-за него, отсидел двое суток на губе, потом сбежал. Потекли дни в наступательных боях. Участвовали в боях за Винницу. Потом наша дивизия освобождала станцию Бар. В этих весенних наступательных боях вынудили немцев побросать огромное количество техники. Шоссейная дорога Винницы – Проскуров, сколько мне её пришлось видеть, сплошь была забита техникой.
Где-то стояли целые, совершенно исправные машины, где-то сожжённые все подряд. И так по несколько километров. Посёлок, станция Бар, тоже был нашпигован техникой. Забыл, толи две, толи три тысячи машин было брошено в этом посёлке. Дороги перерезали наши танковые части, так, что бежать было некуда. А бездорожьем в то время и пешком было невозможно ходить. К концу апреля 1944-го года мы стали в оборону уже недалеко от Карпат, в холмистой местности, и, почему-то, не в населённых пунктах, и не около их. А просто среди поля. Накопали и настроили землянок. В них жили начальство, штаб, а мы, солдатня, прямо под открытым небом. По полям ещё было сыро, по лугам уже можно было ходить сухой ногой. Но зелени ещё не было. Пока стояли, пошла в рост и зелень. Вначале мы много заготовляли крапивы в пищу для себя, потом стали питаться щавелем. Я спал в кабине своей «полуторки». Картошку для кухни ездили доставать ночами. С месяц, наверное, стояли на одном месте, потом получили приказ переехать под Тернополь. Уже стояли жаркие дни, когда мы своим ходом двигались под Тернополь. Мне немало досталось потрудиться с колёсами. По прибытии на место, стали готовиться к прорыву обороны немцев.