– Он бросился на губку, – угрюмо ответил Август.
– И это был смертельный бросок?
– Да
Меценат похлопал в ладоши.
– Браво, друг мой. Я обязательно всем расскажу о твоём великолепном каламбуре.
Август и сам улыбнулся, довольный своей шуткой. И когда Меценат, зорко следивший за Августом, наклонился к его уху и тихим проникновенным голосом сказал: « Цезарь, вспомни, что говорил Феодор Гадарский», то принцепс, всё понимая, ответил:
– Я не знаю такого.
– Он был грамматиком Тиберия.
– Ну и что?
Гортензий Флакк вновь заступил дорогу Августу и яростно гаркнул:
– Феодор назвал Тиберия: грязью, замешанной кровью!
В это время из-за угла коридора вышел Тиберий с перекошенным лицом от гнева и, идя навстречу группе друзей, указывая пальцем на Гортензия Флакка, он быстро заговорил:
– Не ты ли, Гортензий Флакк, известен в Риме тем, что спал со своей матерью!
Это была явная ложь, и все, кто её услышал в эту минуту, понимали, что она была сказана полководцем только для того, чтобы оскорбить сенатора.
Гортензий вздрогнул и закачался, потрясённый обвинением. Он несколько секунд смотрел на стоявшего против него Тиберия, а потом с рычанием метнулся к нему и сунул руку себе под тогу на пояс, где у него висел кинжал. Но Тиберий молниеносным движением перехватил руку сенатора и, словно для пожатия, крепко сжал её пальцами.
– Гортензий, клянусь Юпитером, я не хочу власти. А если к моему несчастью меня заставят её принять, то я ничего не сделаю без одобрения римского народа и Правительства.
Принцепс встал между врагами и, отстранив их друг от друга, заставил каждого из них признаться другому, что сказанное обвинение было ложью. А потом, опершись на руку Тиберия, ушёл с ним в зал.
Меценат осторожно перевёл дух и хотел последовать за Августом, но Гортензий схватил его за плечо.
– Подожди и узнай, что я придумал.– Сенатор вынул из складок тоги широкий кинжал. – После обеда, когда все пойдут в коридор, ты задержишь разговором людей у двери. И едва Тиберий вмешается в толпу, я его ударю в спину… Нет! В грудь!
– Безумец, что ты этим добьёшься?
– Мы восстановим республику!
Меценат с трагичной жалостью посмотрел на возбуждённого друга, пожалел, что рядом нет зеркала, с помощью которого он бы хотел сейчас убедиться в том, что и поза, и выражение лица его, и жест руки – всё делают Мецената блистательным актёром.
– Уволь, Гортензий, меня от этого.
– Ты боишься?
– Нет. Я ничего и никого не боюсь. Но я слишком богат и к тому, же я поэт. А поэты…сам знаешь…
– Дерьмо! – отрезал Гортензий, пряча кинжал под тогой.
Меценат рассмеялся в ответ смехом Героя, вышел из дворца и, посмеиваясь, неторопливо спустился с Палатинского холма к своим носилкам, вокруг которых огромной толпой стояли его рабы и клиенты. Он с удовольствием расположился на мягких подушках, окинул добродушным взглядом широкую улицу, полную народа, синее небо. Потом, приказав рабам нести себя домой, уже хотел было задёрнуть занавески, как услышал пронзительный, женский крик.