– Да, Иуда, но перед этим я ещё должен о многом подумать.
В глазах трибуна заблестели слёзы. Он порывисто сжал руку Иешуа.
– Мне неизвестно, как ты проповедуешь слово Божия, но если бы я был простым иудеем, я бы посчитал за счастье быть твоим учеником.
Иешуа ответил Иуде крепким пожатием руки, пристально глянул ему в глаза. И в этот напряжённый миг в его чувствительной душе словно распахнулось будущее, и он увидел чёрное небо с мириадами крупных звёзд, которые сверкали между ветвями крон масленичных деревьев. И почему-то всё его тело охватила жгучая боль. Чьи-то крепкие руки обняли его, и он услышал голос Иуды: «Прощай навсегда, раввуни…» и ощутил на губах поцелуй Иуды. После чего наступила тишина. Но может быть, это была тишина того времени, которое смыкалось за этим видением будущего?
Когда перед ним вновь засиял солнечный, жаркий день, Иешуа сдавленным голосом сказал Иуде:
– Ты будешь моим учеником и, пожалуй, последним.
Мария из Магдалы шла за Иудой, ничего не видя вокруг себя, кроме юноши, с которого она не спускала зачарованного взгляда, и время от времени трогала его рукой.
Когда люди понемногу отстали от Иешуа, она обратилась к нему, не отрывая взгляд от юного трибуна:
– Раввуни, могу ли я идти за тобой?
– Иди.
Мария, любуясь Иудой и улыбаясь ему нежно и кротко, сказала с чувством восхищения только к Иуде:
– Раввуни, а ты не обижаешься на меня?
– Нет, Мария.
Взволнованный трибун претория не замечал Марию. Он провёл учителя в пиршественный зал, где их ждали Германик и его друзья. Полководец указал Иешуа на ложе против себя, и когда тот возлёг, спросил:
– Кто ты?
– Я Иешуа. Родился в Галлилее, в городе Назарете на земле Ирода Антипатра.
Германик поморщился и повернулся к Иуде.
– Когда я отправлюсь в Египет, напомни мне, чтобы я случайно не прошёл через земли этого тетрарха. Я не хочу его видеть. – И он снова обратился к Иешуа: – Ведь ты хотел спасти блудницу?
– Да, Цезарь.
– Она была твоей женщиной? И ты ей был чем-то обязан?
– Нет.
– Твой поступок меня удивил. Ты против закона иудеев? Что тебя заставило так поступить?
– Если бы я этого не сделал, то я бы не посмел учить людей.
– А чему ты учил?
– Добру.
Германик в изумлении вскрикнул:
– Да разве добру надо учить? И разве ты богатый, чтобы творить добро?
– Я учу, Цезарь, и вижу в этом смысл жизни для себя.
Германик несколько секунд с досадой и раздражением в душе рассматривал Иешуа, потом вскочил с ложа и прошёл по залу, остановился против учителя и сильным жестом простёр к нему руку, в полной тишине заговорил:
– Несчастный ты человек! Да не безумен ли ты, если решил делать добро, не обладая богатством и властью могучего вельможи?