– И ты думаешь, что они изменятся? Станут щадить друг друга, зная, как подавить ближнего человека, как получить власть над ним, власть над миром?
– Да, Цезарь.
– О, несчастный, глупый мальчишка! Разве ты не знаешь, что доброму, великодушному человеку – взять хотя бы тебя – люди не простят малое, а злому – и убийство простится. Каждый человек, боясь насмешек, оскорблений, злобится. И его за это уважают и любят, потому что он внушает страх в души окружающих людей. Подавляя волю ближнего человека, ты царствуешь и правишь, и тем творишь зло. Но иного пути в жизни людей не существует! Там, где двое – там уже борьба между злом и добром. В это борьбе всегда торжествует зло.
У Иешуа вдохновлено заблестели глаза, он не менее порывисто подался к Тиберию и звонким голосом воскликнул:
– Цезарь, в твоих словах и заключается мой ответ!
– Ну – ну, говори. Я не понимаю тебя.
– Я хочу сделать людей братьями, которые будут мучиться, если хотя бы раз в день не сотворят милосердие по привычке, не гордясь собой.
Тиберий с досадой на лице плюнул себе под ноги, махнул рукой.
– Что с ним говорить! Безумен! Но запомни, глупенький Иешуа: когда твоя прекрасная чувствительная душа, которая сейчас всегда открыта, получит тысячи, миллионы ударов, она очерствеет. И ты станешь таким же, как я или…
Цезарь глубоко вздохнул и вскочил с ложа, увидел, что он находился в своём кабинете. А за столом, уткнувшись в кусок пергамента, сидел и бормотал Фрасилл.
Тиберий затряс головой, обхватил её руками, желая задержать покидающий сознание сон. Однако тот растворился где-то в глубине памяти уже через две-три секунды. Цезарь потрогал пальцами своё лицо. Оно было мокрое от слёз. Он со стоном отчаяния пробормотал:
– Ну, что меня так мучило во сне. Что я должен был понять?
Его взгляд остановился на пачках вощёных табличек с доносами «любопытствующих» и Цезарь облегчённо вздохнул . «Вот что мне говорил сон!» И он, довольный собой и своей памятью, жестом руки приказал Фрасиллу взять доносы и идти за ним.
Цезарь стремительно вошёл в зал, где его ожидало Правительство, и коротко сказав, что ему нужна защита, сел за маленький боковой столик. И, как обычно, закрыл лицо широкими ладонями, оставив между пальцами щель. Фрасилл занял место председателя на трибуне и развязал связки табличек. Сильно щурясь, он поднёс одну из них близко к лицу и, шамкая, причмокивая губами, прочитал:
– «Спирит мочился в отдалении, глядя на статую Божественного Августа…»
Сенаторы, поглядывая на Цезаря, возмущённо закричали, хлопая себя по коленам и бёдрам: