Понтий Пилат на время забывший, где он находился, в восхищении покачал головой.
– Я буду прокуратором Палестины? Сладкий кусок!
И он, чувствуя усталость, зевнул, лёг на солому и едва опустил голову, как тотчас крепко уснул здоровым сном крепкого человека. Он проснулся от толчка в плечо. Над ним стоял чародей Латуш и протягивал ему конец бечёвки.
– За тобой пришли. Но берегись, Понтий Пилат. Если тебя убьют сейчас, то ты никогда не станешь прокуратором Палестины.
В словах чародея звучала ирония. Всадник в изумлении вскрикнул:
– Ты обманул меня, негодяй!
– Нет. Но если тебе повезёт, то мы ещё встретимся.
Понтий торопливо затянул на поясе конец бечёвки и дёрнул ей. Он был уверен, что там, наверху его ожидала свобода. Однако едва он, дрожавшими от волнения руками вцепился в края горловины и выглянул из неё, как увидел над собой Гнея Пизона, который с ликующим криком обрушил удар мечом на голову всадника. Тот отпрянул к стене. Меч ударился о камень и улетел вниз, в камеру.
Понтий рывком прыгнул из горловины в зал и, разметав стражников, помчался к выходу, но уже за ним бежали преторианцы, а впереди них, воя от злости, что вторая половина наследства ускользала от него, летел Пизон, готовя вырванный у стражника меч.
В тесном кривом коридоре появился Германик. Он пропустил Понтия Пилата, увернулся от меча Пизона и сильным тычком рукоятки клинка ударил в лицо преторианца. Декурион, обливаясь кровью, опрокинулся навзничь.
Преторианцы, понимая, что пощады не будет, бились до конца. И все, кроме Пизона, были изрублены в куски.
Когда Германик со свитой покидал двор, в него из коридора медленно вышел Пизон и, с ненавистью провожая взглядом блистающего молодостью и красотой полководца, прохрипел:
– Я щадил тебя, Германик. Думал начать с Тиберия, но теперь начну с тебя.
Глава шестнадцатая
Вскоре после погребения Августа Тиберий получил донос, что некий Публий Марон входил в отхожее место, имея на пальце кольцо с печаткой, на которой было изображение Августа. Доносчик сказал Марону: «Ты делаешь это на глазах Цезаря» – «А пускай смотрит и завидует», – весело ответил тот.
Тиберий было рассмеялся над этим глупым доносом и отбросил табличку в сторону, однако уже на следующий день, идя на заседание Правительства, без охраны он был окружён толпой, которая с бранью закричала ему:
– Тиберий – Биберий, отдай власть Германику, а сам убирайся на Родос!
Он вспомнил о доносе и, поднявшись на Капитолий, расцарапал своё лицо ногтями и с громким плачем вбежал в храм Юпитера, упал на колени и, заламывая свои руки, со стонами рассказал сенаторам об оскорблении, нанесённом его отцу Мароном.