Уже совсем стемнело, и следы стали едва видны в густых сумерках. Идти дальше одним, без собак, без оружия не было смысла. Мишата приметил берёзу, на которой сидел Хромой, прикинул, куда вёл его след дальше, и мальчишки повернули домой. Но тут послышался хруст веток в кустах, и перед ними оказался Хромой во всей красе. Лунный свет искрился на пушистой шкуре, окрашивая ее в серебро. Зеленые раскосые глаза таинственно мерцали, словно зверь знал, что люди не причинят ему вреда.
– Это ведь ты был тогда… на поляне. – Задумчиво проговорил Мишата.
Мишата замер, зажав в мгновенно вспотевшей ладони нож. Вольга вскинул легкое копьецо, на оскепище которого опирался. Но Мишата, поняв, что зверь не собирается нападать, остановил брата. Зверь, словно желая дать получше себя рассмотреть, повернул лобастую голову, покрасовался кисточками на ушах. Мишата не мог отвести взгляда от зеленых светящихся в сумерках глаз. Зрачки зверя слегка пульсировали, то сужаясь, давая увидеть яхонтовую желтизну, то расширяясь, превращаясь в сплошные зрачки, вспыхивающие на свету двумя болотными огоньками.
– Красавец какой. – Некстати выдохнул Вольга, и Хромой, словно опомнившись, метнулся в кусты. Мишата досадливо застонал.
– Прости, – виновато проговорил Вольга, глядя на поникшего брата.
– Пойдем, матушка волнуется уже. – Вздохнул Мишата, и братья поспешили домой
Любава потрепала темные кудри сына, и улыбнулась. Вот ведь… зверем залюбовался. Совсем леший стал. Весь в отца. Словно в ответ ее мыслям, Мишата с жаром заговорил:
– Вот скажи, матушка, разве можно такую красоту сгубить? А они хотят чуть не всей весью на одного зверя идти! Шкуру его взять! И добро бы Хромой разбой чинил, а то, подумаешь, пару силков разорил! Он же… Если бы ты его видела, мама!
Мишата никогда не охотился ради меха. Даже когда приходила пора собирать дань для князя, он менял на положенные три куны тушу лося или мешочек соли, добытой у лесного родника.
– Он же… он князь лесной! Медведь – боярин, волк – воевода, а этот – князь. До сих пор глаз его не забуду. Я ведь не в первый раз его вижу. Хромого-то. Раньше думал, снилось мне, а теперь вспомнил: когда имя мне нарекали, он на поляне был.
Мишата испугано замолк, вспомнив что обо всем, что происходило в день наречения имени, следовало бы помалкивать. Но матери, которая сама была не чужда ведовству. Рассказать все-таки можно – решил он, и начал говорить о том, что произошло с ним в день посвящения. Как раз когда он дошел до описания Рыси, и о своих подозрениях, что Хромой это и есть тот Рысь.