И вдруг резким движением обнял Розели. И тут же, словно опомнившись, пока доктор не успел отреагировать, отстранился:
– Ну, всё, идите домой, Арман, и никого не опасайтесь, пока я здесь и в должности комиссара Конвента. Опасность может вернуться только после снятия с меня полномочий и отзыва в Париж, но и тогда я обязательно придумаю, что еще можно сделать для вас и Марии.
Гражданская война во Франции или Св.Гильотина – Спаси Отечество»
"Пусть погибнут сотни тысяч ради рождения нового лучшего мира, я согласен заплатить эту цену и нести этот груз. Я принимаю твои условия, отвечает Провидение, но и ты войдешь в число погибших…"
Уже состоялся суд над маркизой д, Эспаньяк и на следующее утро ее ожидал эшафот и гильотина. В 1793-м, до жёсткой централизации власти, комиссар Конвента автоматически являлся и председателем трибунала. Он же сам выбирал людей на роль присяжных.
Комиссар Куаньяр счёл необходимым лично присутствовать при казни, в грозном 93-м году это поощрялось.
Но он делал это не из наслаждения жестокостью, это повышало чувство ответственности, нашёл обвиняемого виновным, мог подписать обвинительный акт, должен иметь силу духа увидеть последствия. Судья должен видеть работу палача.
В глубине души, по-человечески, Норбер не любил зрелища казней и когда позднее, на этом условии перестали особенно настаивать, с облегчением перестал их посещать, разве по крайним случаям, каковыми можно назвать знаковые политические казни Людовика Шестнадцатого, за высшую меру для которого сам голосовал в числе прочих, Шарлотты Кордэ, Марии-Антуанетты, наконец Дантона…
Еще в Париже, присутствуя на казни Шарлотты Кордэ, он заметил для себя, что радостное буйство, грубые насмешки и циничные издевательства над осуждёнными вызывают в нём чувство стыда и отвращения. Не так следовало вести себя истинному республиканцу.
Он скорее испытывал нечто вроде холодного морального удовлетворения от мысли, что одним врагом у Республики меньше, а значит, победа и мир всё ближе, но смерть любого человеческого существа, даже если это роялист, враг нации или, наконец, обычный преступник, это слишком серьёзно и следует вести себя крайне сдержанно и бесстрастно…
Впрочем, как винить санкюлотов, этих невоспитанных, невежественных людей, «добрый старый режим» повинен в том, что они такие как есть. Кто занимался их просвещением, образованием, кто мог показать примеры гуманного обращения? Уж не сиятельные ли господа? О, у этих бедных людей были отличные учителя!
А проповеди христианского милосердия всегда оставались чем-то теоретическим, умозрительным, в реальности их жизнь всегда была наполнена нуждой и лишениями, чёрствостью и безнаказанной жестокостью вышестоящих, которые пожинают теперь то, что сеяли веками…