Девушка устало опустилась в мягкое кресло и недоверчиво покосилась на Жюсома.
Санкюлот стоял перед ней, опершись рукой о стол. Красный шерстяной колпак с кокардой, из под него выбивались длинные пряди каштановых волос, тёмная карманьола и потертые брюки, стоптанные низкие сапоги. Но теперь его тон был гораздо мягче и манеры значительно вежливее, чем совсем еще недавно.
– В моём положении что-то изменилось?
– Безусловно. К лучшему, теперь вы под нашей защитой. Но вам всё еще угрожает опасность. Поэтому даже не пытайтесь сбежать и скрыться, вас схватят те, другие, и тогда, шансов спастись, у вас больше нет
– Те… другие это…
Но Жюсом прервал девушку.
– Не пытайтесь сами в этом разобраться, вам это ни к чему. Теперь это проблема гражданина Куаньяра. Для него это крайне серьезно и не спрашивайте меня почему.
В усталых глазах мадемуазель де Масийяк мелькнула искорка надежды:
– Гражданин Жюсом… раз вы всё знаете, что же будет с моим дядей и кузенами? Нельзя ли что-нибудь сделать и для них? Если мои показания так нужны гражданину Куаньяру, пусть он хоть что-нибудь сделает и для них, надеюсь, очень надеюсь, что еще не поздно…Эти люди вся моя семья, больше у меня никого нет…пусть даже их не освободят, пусть только они будут живы, – слезы против воли навернулись на ее глаза.
Жюсом помолчал некоторое время и вдруг, прихватив со стола корзинку, развернулся и ушел на кухню. Девушка в отчаянии проводила его взглядом. Что это значит, как не отказ? Жестокий санкюлот и слышать не хочет о милосердии?
А в соседнем кресле небрежно устроился Дюбуа, он слышал весь разговор.
– Хочу сказать то, чего так и не сказал Пьер, мы уже получили распоряжение прямо с сегодняшнего дня заняться поисками вашей семьи, уверен, что вы скоро встретитесь… А пока как можно удобнее устраивайтесь здесь. Пьер, ты куда исчез? Нам надо идти!
Жюсом возник на пороге с двумя тарелками нарезки колбасы, сыра, хлеба и зелени. И заметив округлившиеся от удивления глаза мадемуазель де Масийяк, уронил с оттенком плохо скрытой неловкости:
– Ну… как-то так… Сейчас вам нужен отдых, а мы уходим.
И развернувшись на каблуках возле порога, бросил через плечо:
– Считаете, что я был груб? Извините…
Нажимая на эмоции, наёмные писаки из числа врагов Неподкупного утверждали и еще будут утверждать впоследствии, что уничтожая фракции «ультра» он будто бы этим предавал прежних друзей, присоединяя к политическим обвинениям моральные, человеческие.
Но и это обвинение, подобно другим, эмоционально выдвигаемым против него, не выдерживает критики.
Эти люди могли быть политическими единомышленниками на определенном этапе, союзниками, но они никогда не были Робеспьеру друзьями. Никто, кроме Демулена…и с этим всё сложнее…