Минут через семь появляется Марина Константиновна. Она ставит на журнальный столик поднос с явно горячим кофе и подкатывает его ко мне.
– Фотографии привезла? – спрашивает бывшая свекровь.
– Привезла, – говорю я.
И протягиваю небольшую стопку. Считаю, этого достаточно, чтобы по ним заметить, как Михаил Евгеньевич Лавров рос от года до шести с половиной лет.
Кофе просто бесподобно вкусный. Даже не припомню, чтобы пила такой. Наверное, какой-то особой марки. Той, что пьют только аристократы.
Для неё это в порядке вещей, а мой комплекс тут же настороженно поднял голову: у них, у этих, даже кофе не такой, как у всех!
Пью и кошу глазом на неё. Она, как считает, незаметно смахивает с ресницы слезу.
– Я могу их оставить себе?
– Можете.
– Попробуй печенье. Раньше я такое только в Париже ела. А теперь, видишь, и у нас научились. Тут недалеко от дома есть небольшое кафе, где очень умелый кондитер…
Печенье и в самом деле необыкновенное, просто тает во рту. Но я всё же не могу расслабиться настолько, чтобы взять из вазочки ещё одно.
– Ты где-то остановилась или ко мне прямо с вокзала?
– Конечно, с вокзала! – невольно передразниваю я. – Без вещей!
– Мало ли, в камере хранения оставила, – пожимает она плечами: мол, кто вас, иногородних, знает! – или у консьержки оставила.
Нет, Марина Константиновна нисколько не изменилась: жалит всё с тем же удовольствием.
– Не придумывайте то, чего нет, – говорю я – ну почему, в самом деле, мне хочется ей грубить, ведь я приехала с миром? – Я здесь в командировке и остановилась в приличной гостинице. «Ариадна», не слышали?
– Не слышала!.. Красивый мальчик, есть в кого.
Конечно же, она имеет в виду своего породистого сына, который улучшил мою крестьянскую породу!
Звонит телефон. Лаврова вздрагивает, но, пересилив себя, осторожно берет трубку. Я сижу достаточно близко, чтобы услышать, как консьержка торопливо шепчет:
– Марина Константиновна, к вам…
Тут в трубке раздается звук, словно её выронили на стол. Потом кто-то осторожно кладет её на место.
– Тебе нужно уходить! – почти кричит Лаврова и толкает меня к выходу. – Бери сапоги и шубу, на лестнице оденешься.
– Успокойтесь, – говорю я, – не собираюсь бросать вас одну. Значит, я всё-таки кстати приехала?
И поскольку она молчит, интересуюсь:
– Может, вы позвоните в полицию?
Она некоторое время с удивлением смотрит на меня, словно не может поверить моим словам или удивляется, откуда я знаю, что звонок опасный. А потом всё же хмыкает:
– И на кого пожалуюсь? На ФСБ?
Ну вот скажи я кому-нибудь про сон или про то, что я предвидела, какие у бабушки моего сына неприятности, мне же не поверят. А Лаврова почти не удивилась.