К тому же перед ним внезапно предстала серьезная задача. По ее поводу он и пригласил меня вечером в кабинет.
Из импортного магнитофона на подоконнике звучит патриотическая песня, густо пахнет неизвестным одеколоном. Из того класса, который легко разводится водой в чайниках-нержавейках. Динамики приглушены, но я разбираю слова. Песня о том, хотят ли суриане войны. Крепкая левая песня. Будко себе такого не позволял, он предпочитал не насыщенные краски, а полутона. Фомин нейтрально улыбнулся круглым лицом, протянул демократично руку. И по-кошачьи мягко спросил:
— А вы, курсант, хотите войны?
Мне не до симпатий, дипломатии, а тем более — политики. Глаза бы мои на него не смотрели!
— Нет. Я не хочу воевать. В армии я случайно.
Ответ без пяти минут лейтенанта заслуженному морскому пехотинцу не понравился. Представил его в молодости: маленький злой спецназовец. Невольно посмотрел на сапоги: прокусит или нет? Решил, что нет, живот помешает. Он ограничился тем, что поморщился и перешел к делу. Я, конечно, знал суть и ответ приготовил. Итак, сделка: делаю ему решение на генштабовские командно-штабные учения, оформляю рабочую карту, а он обеспечивает мне успешную сдачу госэкзаменов. Какой смешной расчет! Он уверен, что курсант не сможет отказаться от предложения полковника, своего начальника. Он, конечно, нуждается во мне. Но я-то в нем — нисколько. Не понимать простой расклад… Я постарался быть максимально кратким и минимально корректным. Обстановка слишком соответствовала.
— Господин полковник! Вы не можете мне помочь по двум причинам. Первая — нас обоих будет экзаменовать министерство обороны и генеральный штаб. Но в разных местах… Вторая — вы не знаете лично никого ни на кафедрах, ни в столичной комиссии. Ну как вы сдадите за меня экзамен, если я его завалю?
Глазки его округлились, язык одеревенел. Почувствовав удовлетворение, я добавил, что подготовка к первому экзамену начинается завтра, и я не вправе рисковать. То есть на его карты времени у меня нет. День-другой назад — может быть…
Морпеховские глазки цвета океанской волны сузились, выплеснув багровые отсветы. Он сжал бесцветные губы, помолчал, и скомандовал:
— Курсант, вы свободны!
Разговор наш слышали через неплотно прикрытую дверь. Народ окончательно убедился в том, что я — полный недоумок. Все понимали, что разговор с комбатом не закончен. И неизвестно, как он продолжится. В душу вернулся сумрак. «Ночь продержаться, да утро простоять», — подумал я. А в учебном центре, на полигоне, он не достанет. Пять госэкзаменов… Где он может меня ухватить? Может, комиссар прикроет, больше некому… Но морской пехотинец тверже Шишанта!