Молчаливое стояние продолжается около минуты. Эрланг, пытаясь разобраться в себе и ситуации, напрягает силы. Золотые глаза изучают лицо Ефремова. Землянин крепок физически, но справиться с ним достаточно легко — он не знаком с психотехниками. Потому уделил столько внимания защите тела — кольчуга, доспехи, спрятанный кинжал… А двуручный меч — бессмыслица, для такого боя он не годен. Эрланг безоружен, отказывается и от короткого, символического меча. Фаэт решает не слушать левого советника и избежать битвы. Бросив острый взгляд на Ефремова, говорит:
— У нас есть возможность избежать кровопролития. Мы можем заключить мир. И обе планеты будут развиваться дальше. А в случае нужды мы объединим усилия и поможем друг другу.
Слова фаэта, подкрепленные излучением мысли, достигают цели. Глаза Ефремова проясняются. Он смотрит на Нура, затем на советника под капюшоном. И восклицает:
— В каком я великом заблуждении! Это же демон Иллюзий, Мара!
Он резким движением руки сдергивает капюшон с головы чёрного всадника. Обнажается сгусток непроницаемой серой пустоты. Лица нет. То же самое повторяет Эрланг. Давление невидимой энергии ослабевает. По рядам противостоящих войск проносится шёпот облегчения.
Оба вождя протягивают друг другу руки. Зазвучавшие было оркестр и тантрический хор бессильно замолкают. Мирный исход?
Но нет! Ни Эрланг, ни Ефремов такого не ожидали. Эрвин поднял коня на дыбы, сорвал с древка копья знамя с трилистником и направил копьё на вождя противостоящего войска. Конь знаменосца рванул вперёд. Ефремов застыл в седле, его чёрный советник встрепенулся. Нур отправил Эрлангу призыв к действию.
Наконечнику копья оставалось десяток сантиметров до груди Ефремова. Движением пальца Эрланг сбросил Эрвина с коня в жухлую траву. Затем спешился, подошёл к лежащему, вырвал древко из руки сына. Следующим актом стало сожжение главкомом-фаэтом знамени с трилистником, к которому Ефремов добавил и полотнище с багровой пентаграммой.
Эрвин и не попытался подняться с пола Сферы. Лежал с закрытыми глазами и морщился. Он оценивал свою роль в предложенной интерпретации будущего. И потому нет в нём решимости посмотреть в глаза Эрлангу и Леде, отцу и матери. Непревосходимое и незыблемое величие фаэтов рассыпалось перед мудростью айлов, которое он по-прежнему не готов признать. Мудрость Ананды и мощь Фиргуна оставались за пределами осознаваемого мира.
* * *
И Фиргун, усмехнувшись ему, обратился к Ефремову:
— Что, Рус Иван, ты всё ещё думаешь, что человек — царь и венец природы? Даже если в сердце и душе его крепко обосновалась Тьма?