Он закончил цитирование и спросил:
— Ты и сейчас так же думаешь? Или отнесем эти слова к персонажу? Я ведь понимаю — в этом вопрос айлы превзошли фаэтов. А возможно, и многих других…
Фиргун предложил традицию для экипажа: собираться ежедневно за общим столом за бутылкой Андалусского. При этом добавил: выделяемая ему капелька вина размером превосходит не одну бутылку, из которой берётся.
Говорили за столом в основном о сновидениях и смысле Чёрной планеты. Ефремов, как единственный авторитетный специалист по костям, делился соображениями:
— Костей на плато явно больше, чем могло бы получиться от экипажей захваченных звездолётов. Эрланг прав. Многие скелеты принадлежат людям из мира, близкого к Дахмау. Я мысленно прошёлся там ещё раз. И уверен: сбрасывали не кости, а тела. И, может быть, живые.
— Близкий мир? — спросил Демьян, — Вторая планета Железной звезды?
И немного подумав, выразил несогласие:
— Не может быть. Люди не живут под светом таких звёзд. Если кто-то от кого-то избавляется таким образом и заодно кормит обитателей Тьмы, то он не так близок. Где-то в сторонке другая звезда. Туманность не позволяет её увидеть.
Ефремов продолжил свою мысль:
— Труднее всего заметить то, что под носом, совсем рядом. Тут, подозреваю, та же параллельность, что и с Землёй.
* * *
«Многовекторное пространство-время… С пространством воспринять такое проще. Проблема двойников во времени — слишком… В сновидениях такое естественно. Но в реальности? Или всё напрямую связано с сознанием? С его раздвоением или расщеплением. Ни о какой объективности и мечтать не приходится».
Кто так подумал или сказал? Задумавшись, Нур не успел определить. Вот и Ефремов выразил негромко наболевшее, не обращаясь ни к кому:
— Мы никогда не сможем попасть туда, где когда-то были. На Земле Нура было по-иному, так? А ведь он вернулся как бы туда, куда хотел. Нур, забрал меня из другой реальности. А в первой я окончил свои дни без Ананды… Или же меня там вовсе не было? Откуда же столько совпадений? Мои книги и реальность…
«Работа никак не спорилась, не двигалась с места. Я начал было отчаиваться: мой «экран» не вспыхивал внутренним светом, «не оживал». Однако подспудная работа воображения, видимо, продолжалась. Однажды я почти воочию «увидел» вдруг мёртвый, покинутый людьми звездолёт, эту маленькую земную песчинку, на чужой далёкой планете Тьмы, перед глазами проплыли зловещие силуэты медуз, на миг, как бы выхваченная из мрака, взметнулась крестообразная тень того Нечто, которое чуть было не погубило отважную астролётчицу Низу Крит… «Фильм», таким образом, неожиданно для меня начался с середины, но эти первые, самые яркие кадры дали дальнейший толчок фантазии, работа сдвинулась с места. Все эпизоды, связанные с пребыванием астронавтов на планете Тьмы, я видел настолько отчётливо, что по временам не успевал записывать. Писалось большими «кусками» по 8-10 страниц. И после этого я не уставал, а, наоборот, испытывал огромное удовлетворение, приток свежих сил. Зато «связки», то есть переходы между отдельными фрагментами, или, как говорят кинематографисты, «монтажными кусками», давались мне с колоссальным трудом. Так, чтобы написать небольшую «связку» — перебросить действие от башенки, в которой звездоплаватели выслеживают смертоносных медуз, к спиралодиску, залетевшему на эту планету-ловушку с другой галактики, мне потребовался целый день! А ведь подобная «связка» занимала всего четверть странички печатного текста. Да и сам текст-то был не бог весть какой. Но тем не менее давался он мне с трудом, так как здесь приходилось «отрываться» от воображаемого кинофильма. А это всегда даётся мне значительно труднее».