Решившись так именно действовать, Цезарь приступил к делу тотчас же. В несколько часов его обращение совершенно изменилось и от неприязни перешло к симпатии. Он стал ловко-предупредителен, постоянно стремясь овладеть доверием соперника, вложил весь свой ум и всю свою игривость в ежедневные сношения, обусловливаемые житьем в одном доме и общими удовольствиями. Гуго, не знавший вовсе игры в мяч, встретил в нем опытного и снисходительного учителя, который радовался его успехам.
– Еще два урока, – сказал Цезарь как то раз Орфизе, – и ученик одолеет учителя.
Если Гуго забывал взять свой кошелек, Цезарь открывал ему свой и не допускал его обращаться к кому-нибудь другому. Раз как то вечером был назначен маскарад и портной не прислал графу Гуго чего то из платья, а без этого ему нельзя было появиться рядом с герцогиней; Гуго нашел что было нужно в своей комнате при записке от графа де Шиври с извинениями, что не может предложить ему чего-нибудь получше. И когда Гуго стал было благодарить его, Цезарь остановил его и сказал:
– Вы обидели б меня, если б удивились моему поступку. Разве потому, что мы с вами соперники, мы должны быть непременно и врагами? И что же доказывает это само соперничество, делающее нас обоих рабами одних и тех же прекрасных глаз, как не то, что у нас обоих хороший вкус? Что касается до меня, то, уверяю вас честью, что с тех пор как я вас узнал, я от души готов стать вашим Пиладом, если только вы захотите быть моим Орестом. Чёрт с ними, с этой смешной ненавистью и дикой ревностью! Это так и пахнет мещанством и только могло бы придать нам еще вид варваров, что и вам, вероятно, так же противно, как и мне. Станем же лучше подражать рыцарям, которые делились оружием и конями, когда надо было скакать вместе на битву. Дайте руку и обращайтесь ко мне во всем. Все что есть у меня, принадлежит вам и вы огорчили бы меня, если б забыли это.
За этими словами пошли объятия, и Гуго был тронут: он еще не привык к языку придворных и счел себя обязанным честью отвечать ему от всего сердца на эти притворные уверения в дружбе.
Коклико высказал ему по этому поводу свое удивление.
– Как странно идет все на свете! – сказал он. – Я бы готов головой поручиться, что вы терпеть не можете один другого, а вот вы напротив обожаете друг друга.
– Как же я могу не любить графа де Шиври, который так любезен со мной?
– А отчего же он сначала внушал вам совсем другое чувство?
– Да, признаюсь, во мне было что-то похожее на ненависть к нему; потом я должен был сдаться на доказательства дружбы, которые он беспрерывно давал мне. Знаешь ли ты, что он отдал в мое распоряжение свой кошелек, свой гардероб, кредит, все, даже свои связи и свое влияние в обществе, почти еще не зная меня, через каких-нибудь две недели после нашей первой встречи?