– Ты не можешь сказать, что я пренебрегаю твоими советами, – отвечал Цезарь; – но всякое терпенье имеет же пределы… а репетиции эти произвели на мой рассудок такое действие, что я решил приступить скоро к делу: как только разыграем комедию, я покажу себя гасконцу, а там будь что будет!
– Ты увидишь сам тогда, быть может, что и я не терял времени… Не на одни тирады и банты ушло у меня оно…
Дело в том, что уже несколько дней Лудеак связался с каким-то авантюристом, таскавшимся повсюду в длинных сапогах с железными шпорами и при длиннейшей шпаге с рукояткой из резной стали. Он был сложен геркулесом и встретить его где-нибудь в лесу было бы не совсем безопасно. Он всегда был одет и вооружен, как рейтар накануне похода. Лудеак водил его с собой по лучшим кабакам Парижа и очень ценил этого капитана д'Арнальера, заслуги которого, уверял он, были плохо вознаграждены правительством короля.
Все знакомые Лудеака не могли понять, зачем он таскает за собой повсюду ненасытимый аппетит и неутолимую жажду этого свирепого рубаки, напоминавшего собой героев тридцатилетней войны.
Граф де Шиври должен был узнать об этом все обстоятельно утром в тот самый день, когда назначено было представление, для которого лучшие модистки Парижа изрезали на куски столько лент и дорогих материй.
В это самое утро к нему вошел кавалер де Лудеак и, приказав подать завтрак, затворил очень старательно все двери.
– Я всегда замечал, – сказал он, – что обильный и изысканный стол способствует зарождению мыслей и дает им возможность порядочно установиться; поэтому-то мы с тобой и станем толковать между этим паштетом из куропаток и блюдом раков, да вот этими четырьмя бутылками старого бургонского и светлого сотерна…
Он приступил к паштету и, налив два стакана, продолжал:
– Я говорил тебе на днях, что не потерял даром времени; сейчас ты в этом убедишься. Что скажешь ты, если мы превратим милую комедию, в которой будем выказывать наши скромные таланты, в самую очаровательную действительность?
Цезарь взглянул на Лудеака.
– Не понимаешь? Хорошо; вот я тебе растолкую. В нашей комедии, неправда-ли, есть берберийский паша, роль которого ты призван выполнить, – паша, похищающий, несмотря на её крики, благородную принцессу, из которой он намерен сделать себе жену на турецкий лад?
– Ну, знаю! ведь я же сам буду декламировать две тирады во вкусе актеров Бургонского отеля, одну – описывая свою пламенную страсть, а другую – изливая свою бешеную ревность.
– Ну вот! благодаря моей изобретательности, паша мавританский похитит в самом деле Орфизу де Монлюсон в костюме инфанты. Когда ей дозволено будет приподнять свое покрывало, вместо свирепого Абдаллы, паши алжирского, она увидит у ног своих милого графа де Шиври… Остальное уже твое дело.