Маркиз де Сент-Эллис ходил взад и вперед по дороге, слушая Леонору, кусая свои усы, пожирая ее глазами, волнуясь между гневом и жалостью, но сильней всего поддаваясь удивлению.
– Что вы там рассказываете? – вскричал он наконец, – вы говорите, что любите его, а он вас не любит?
– К несчастью, именно так.
– Да что он, слеп, что ли, скотина?
– Увы! совсем не слеп: у него ведь есть же глаза для графини де Монлюсон!
– И это для неё вы пустились теперь в путь?
– Вы сами это скоро увидите, если только поможете мне теперь.
– Что же надо делать?
Принцесса подскочила и, взяв обе руки маркиза, сказала в порыве радости:
– Ах! я ведь знала, что вы меня послушаете и что мой голос найдет отголосок в вашем сердце!
– Я пока ничего еще не обещал… Объяснитесь, пожалуйста…
– Графиня де Монлюсон поехала в Вену единственно для того, чтоб быть поближе к графу де Монтестрюку…
– Что, разве она его тоже любит?
– А вы этого не знали?
– Значит, весь свет его любит, разбойника?
– Человек, который желает его только за богатство и за титул, решился воспользоваться случаем, чтоб похитить ее…
– Вот это очень мило!
– А что совсем уже не так мило, так это – пользоваться беззащитностью одинокой женщины, с слабостью, доверчивостью, чтоб принудить ее, хоть бы силой, не иметь другого прибежища, как к состраданию похитителя.
– Тьфу, какая мерзость! ну, моя страсть к приключениям не доходит до таких подвигов.
– Я никогда в этом не сомневалась…
– А как зовут этого ловкого человека?
– Граф де Шиври. Он ускакал вперед; он уже теперь, может быть, в Зальцбурге и, поверьте, ни перед чем не остановится, лишь бы добиться своей цели. Именно для того я и собралась вдруг ехать к ней, чтоб предупредить, предостеречь ее от этого страшного Цезаря… чтоб помочь ей и вырвать у него из когтей.
– Вы? этими вот маленькими ручками? Хоть вы и принцесса, а все-таки женщина, да еще и одна, что же вы можете сделать?
– Епископ Зальцбургский, владетельный государь в своем городе – мне родственник. Я уверена, что, по моей просьбе, он даст мне конвой, чтоб защитить графиню де Монлюсон от всякого покушения. Тогда пусть попробует граф де Шиври дотронуться хоть до одного волоска на её голове!
– И все это оттого, что Монтестрюк ее обожает?
– Да, оттого, что он ее обожает.
Принцесса сказала это таким нежным и печальным голосом, с такой жгучей горестью и с такой покорностью судьбе, что маркиз был тронут до глубины души.
Она заметила это по его глазам и, улыбаясь, как мученик, которого коснулся огонь костра и который устремил взоры к небу, она продолжала:
– Не жалейте обо мне. В этой беспредельной преданности, из которой состоит теперь вся жизнь моя, есть тайная прелесть, какой я прежде и не подозревала. В мыслях нет больше ни малейшего эгоизма… дышишь, действуешь, надеешься – все для другого… Очищаешься душой в этом жертвенном огне, делаешься лучше… Это, может быть, и не то, о чем я мечтала, но это несравненно выше! На Востоке, говорят, вдовы приносят себя в жертву, чтоб не пережить любимого мужа… Почему же христианке не принести в жертву любви своей счастью любимого человека? Неужели разбить свое сердце трудней, чем сжечь тело? У меня хватит на это храбрости и, может быть, мне многое простится в последний час за то, что я много любила.