– Да идите же скорей, – крикнула ему принцесса своим музыкальным голосом, – вас только и ждали!
– Уже не заблудились ли вы, преследуя какую-нибудь злую фею? – спросила его Орфиза, обмахиваясь кокетливо веером.
Гуго посмотрел ей прямо в глаза. Она не моргнула и щеки её были такие же розовые, лоб и шея такие же снежно-белые, вся фигура сияла той же девственной чистотою, как и всегда.
«Нет! нет! её лицо не знает лжи! это не она; но кто же?» – сказал себе Монтестрюк.
Принцесса улыбалась кавалеру де-Лудеаку и ощипывала лепестки роз в своем букете.
Граф де-Шиври подошел к Гуго, между тем как оканчивались приготовления к игре в кольцо.
– А что, знают эту игру в вашей стороне? – спросил он.
– Нет, но мне кажется, что это очень не трудно.
– Хотите попробовать?
– Очень рад.
Гуго велел принести Овсяную-Соломинку, и десяток всадников собрались на конце галереи и бросились снимать кольцо друг за другом.
Каждый раз, как кольцо попадало на копье, герцогиня д'Авранш громко аплодировала.
– Я хочу, господа, дать от себя приз первому из вас, кто положит к моим ногам десять колец.
– Чорт возьми! – сказал себе Гуго, вполне уже овладевший собой; – вот и желаемый случай… лучшего никогда не встретится.
И он поскакал во весь опор и стал нанизывать на тонкое копье одно кольцо за другим.
Через четверть часа десять колец было взято.
– Вот видите, – сказал он графу де Шиври, у которого на копье было всего восемь колец; – дело-то в самом деле не очень трудное.
И, соскочив с коня, он пошел прямо к герцогине, преклонил колено и положил у ног её свои десять колец.
Маркиза д'Юрсель, очень высоко ценившая ловкость, поздравила Гуго с победой и сказала:
– Мне кажется, граф, что сам его величество король, ловкости которого я не раз имела счастье удивляться в каруселях, не сделал бы лучше вашего. Вот вы теперь склонились перед моей племянницей, как некогда склонялись рыцари перед дамой сердца, когда подходили получать награду за свои подвиги.
– А какой же награды вы желаете от меня, граф? – спросила Орфиза кокетливо.
– Права посвятить вам, герцогиня, мою жизнь, мою кровь и мою любовь.
Голос, жест, выражение, взгляд придавали этим словам такую цену, которая спасала их от свойственной обыкновенным любезностям приторности; ошибиться было невозможно. Орфиза де Монлюсон покраснела; принцесса побледнела; кругом послышался легкий шепот.
– Что это, шутка, граф? – вскричал де Шиври с гневом. Встав с колен и не отвечая ему, а обращаясь снова к герцогине почтительно и с гордостью, Монтестрюк продолжал:
– Я из такого рода, который привык говорить прямо и открыто, что думает, и потому-то я считал своим долгом сказать вам, что сейчас высказал, герцогиня. Позволю себе только прибавить, что любовь эта родилась во мне в ту минуту, как я вас увидел.