Большой облом (Хачатуров) - страница 438

– Господи, с кем бороться приходится!

Хотя и считается в тесном кругу узких специалистов, что человек, находящийся на границах эктоморфии и церебротонии, не в состоянии поставить себя на место человека, мающегося меж Сциллой эндоморфии и Харибдой висцеротонии, но попробовать-то можно? В худшем случае сделаешься мучеником гипногогических видений. В лучшем – исследователем того непознанного, которое в принципе непознаваемо.

Поскольку Игорь, принимая «добруху», не был окрылен академическим намерением узнать изнутри о чем говорят визионеры, медиумы и мистики, иначе выражаясь, не горел желанием оказаться в курсе чужого бреда, а скорее напротив, мечтал обрести самое себя в пределах собственного организма, то его, естественно, не отвлекали от дела заботы и хлопоты верификации, приводящей узренное в словесное соответствие с желаемым. Из сказанного неумолимо следует, что озарений одурманенного Игоря не затмевали суетные сопоставления своей особы с Адамом, созерцающим миг за мигом чудо обнаженного до последней нитки бытия. А коли так, то никто не донимал его вопросами: – де почему ты не чувствуешь себя Богом накануне Творения, ведь это откроет перед тобой степные просторы для сокровенных истолкований? Но если бы и донимал, ответа вряд ли добился бы. Кем бы Игорь ни был на самом деле, к славному племени англосаксов, которых с младенчества случают с Библией, дабы они затем всю жизнь блаженствовали в плену заповеданных персонажей и завещанных сюжетов, он явно не принадлежал. Ни Благодать, ни Преображение не досаждали его нервным центрам своей мнимой неизбежностью. Его интересовали вещи куда более простые в своей необъяснимости, и он надеялся, что когда их узрит, то поймет, не прибегая к высокодуховной терминологии вроде «Блаженного видения», «Сат Чит-Ананда» или «Дхармакая Будды».

Правда, кое-какие чудеса, которых не заметить было нельзя, с ним все же произошли. Флер пространства и призрачные тиски времени оставили его с поспешностью, не достойной лучшего применения. Причем взамен ему не было даровано счастье пережить состояние непрерывно изменяющегося апокалипсиса. Ничто у него не из чего не состояло, не создавалось, никуда не длилось и почти ничего книжного не напоминало. Ощущал ли он себя гулякой праздным интеллигибельного мира или трудящимся пролетарием сенсибельной вселенной – сказать трудно. Но, судя по тому, что достигнутые им радость и блаженство не подвигли его на самолюбование, а полнота переживаний не внушила безграничной гордости за свои добродетели, Игорю можно было смело отказать также и в галльском происхождении. В довершение всех бед, он так и не смог почувствовать в себе потенций Всемирного Разума, – очевидно, по причине отсутствия в нем всяких признаков дверей восприятия, вечно нуждающихся в срочной очистке. Вообразить же эту дверь со всеми ее традиционными атрибутами, модусами и аксессуарами, от которых ее принято тщательно очищать, дабы то сущее, о существовании которого он, возможно, слышал, или подозревал, предстало перед ним в ореоле бесконечности (не подлежащей ни осмыслению, ни уточнению, ни чему-либо еще, кроме фимиама восхищения), не достало Игорю ни сил, ни знаний, ни намерений. Всё, на что хватило ему его душевной немочи, – это не сводить увиденное к простой регистрации текущих сомнений. Надо думать, именно поэтому крокодилы не лобзали своими живительными поцелуями филейные части его астрального естества, а Таинственный Истолкователь воздержался от комментариев по поводу сюжетных ходов и перевоплощений персонажей его эйфорических видений. Вот мальчики носятся с мячом по асфальтированной площадке детства. Который из них он? Неужели тот, чьими глазами их зрит? Чьими же?.. Но мальчики с зеркалами общаются редко и неохотно… Вот море лиц, словно Лики Бога, отражается в водах Творения. Какое из них твое? То, что глядит на тебя глазами влюбленного идиота?.. Нет, господа, страшны не видения, а те полоумные идеи, которые они иным поднаторевшим в трансах натурам способны внушить. Например, что будто бы для Бога не существует ничего, кроме Него Самого, все прочее – химеры, миражи, ошметки глюков, брызги бреда, лепет бормотания, нирвана хаоса. Или, что будто бы Господь есть Бог своих невменяемых прихотей, энергичный сподвижник личного сумасшествия, вечный статист-постановщик собственных припадков. И так далее… Но тому, кто целью обуян, чье непознанное лицо выражает терпение, надежду, ясность духа и напряженное вниманье мнемы, к счастью, увы, не до Бога, он пережидает эти откровения со смирением очередника блокадной давки за пайковым хлебом, и совсем не стремится проникнуть в разверзающиеся перед ним тайны, словно понимая – кристальным разуменьем изголодавшегося сознания, – что непостижимость тайны есть залог ее очарования, ибо кто же согласится ее исповедовать, будь она хотя бы в принципе постижима? Он терпеливо вчитывается в инструкции, которыми доброхоты не поленились снабдить свой препарат: