Вадим Петрович к такому проявлению женской невменяемости оказался готов: крик перешел в хрип, хрип – в бульканье, бульканье – в подавленное молчание, молчание завершилось явлением заспанного мужа бодрствующему народу. Естественно муж вытаращил свои гляделки. А кто бы на его месте не вытаращил, когда б узрел свою дражайшую, вернее, дрожащую половину в объятиях какого-то типа, к тому же не простых, а вооруженных – с ножом, приставленным к горлу супруги? Все бы вытаращили. Научный факт!
– Слушай, Мишаня, – с подкупающей доверительностью обратился Солипсинцев к хозяину, – я знаю, как тебе надоела эта стерва. Поэтому давай сделаем так: ты меня не будешь слушаться, а я ее за это прирежу. Похороны беру на себя, но магарыч с тебя причитается…
– Чего? – просипел Мишаня.
– Все-таки жалко, значит? – удивился Вадим Петрович. – Скажи пожалуйста…
– Пожалуйста, – сказал Мишаня.
– Не перебивай старших, сопляк! – вспылил Вадим Петрович. – О чем бишь я говорил?
– Пожалуйста, – сказал Мишаня.
– А, вспомнил… Скажи пожалуйста как ты ею, оказывается, дорожишь! Может, в ней есть что-то такое, чего глазами не рассмотреть? Надо бы проверить…
– Мишенька, – прохрипела женщина, – это маньяк, он нас всех зарежет!
– Какие глупости! – воскликнул в негодовании Вадим Петрович. – Да я мухи не обижу! Особенно, если эта муха будет заниматься любовью с другой мухой. В отличие от некоторых, не так ли, Мишенька?
К чести хозяина надо сказать, что тут в его заспанных глазах забрезжил тусклый огонек понимания, припоминания, образно выражаясь, неторопливого въезда в тему на перекладных.
– Зато я теперь знаю, почему тебя, Мишаня, так обозлила моя потенция. Зависть – нехорошая штука, дружок. От нее часто невинные страдают. Вот как сейчас твоя жена. Вы страдаете, мадам?
Мадам попыталась ответить, но это ей не удалось.
– Видишь, Мишаня? Просто нет слов, как страдает! – сделал логический вывод Вадим Петрович. – А все благодаря твоему предосудительному бизнесу. Шантаж, Мишаня, еще никого до хорошего не доводил. Не считая, разумеется, нескольких фортуной меченых счастливцев, к коим ты, увы, не относишься…
– Слушай, ты, чмо гребанное! – обрел вдруг отвагу Мишаня. – Оставь женщину в покое! Если ты мужик, давай по-мужски между собой разберемся. А женщину оставь, не позорься…
– Эвон как ты запел, голуба, – как бы даже в приятном изумлении покачал головой Солипсинцев. – А когда ты меня дубинкой сзади по балде отоваривал, ты со мной по-мужски, что ли, разбирался?
– Я говно, – с подкупающей откровенностью признался Мишаня. – Ты тоже?