– Не надо голосовать! – лезет на импровизированную трибуну в виде пустого мусорного бака ещё один оратор – во френче, галифе и пляжных тапочках на босу ногу. – Такой комитет уже есть. Списки буржуев, подлежащих экспроприации, давным-давно составлены. Всего их три списка, согласно очередности. Зачитываю первую очередь. По алфавиту: Абрамов, Абрамовский, Абрамян…
Тут, наконец, омоновцы вспоминают, что собираться и митинговать запрещено и предлагают честной компании мирно разойтись по своим хибарам. Честная компания понимающе улыбается и лезет брататься с воинами-ментами, пытаясь облегчить взаимопонимание горячительными напитками и обильной закуской. Пропыленные физиономии бойцов принимают усмешливое выражение. Они чувствуют себя не в своей тарелке, поскольку не привыкли к хорошему к себе отношению. Привыкли – к плохому. А подобные привычки порождают искаженное восприятие действительности. Люди, навидавшиеся всякого, считают себя вправе грести всё и вся под одну гребенку своего крайнего разочарования. Ведь это так просто – видеть и подозревать во всем только худшее, тешить душу сладкой горечью мнимого всеведенья. Вот сейчас как проверим у всех доброхотов документы, так обязательно выяснится, что по некоторым из них тюрьма, как Рахиль о детях своих, горько плачет и не может утешиться.
И начинается трагикомедия взаимного недопонимания.
– Что за филькину грамоту ты мне суешь, Обалдуй Иваныч? Паспорт давай!
– Если вы потрудитесь проверить эту, как вы изволили выразиться, филькину грамоту на компьютере, у вас не останется никаких сомнений относительно благонадежности моей подозрительной личности. Это же карточка социального страхования, любезный!
– Вот же ядрена мать, долбогреб фуев, он меня еще учить будет!
– Господин омоновец, я сотрудник службы нравов. Вот мой жетон. Вы оштрафованы за нецензурные выражения в общественном месте. Обычные граждане платят за такое безобразие три доллара, но, учитывая ваше особое положение, я вас оштрафую всего на полтора. Будете платить или судиться?
Омоновец, чье лицо, несмотря на удивление, продолжало выражать твердую убежденность в несокрушимости своего простодушного превосходства, оглядел двух статных молодцев в шортах и соломенных шляпах.
– Вы чё, мужики, с дуба рухнули? Или с болта сорвались? Да у меня приказ…
– Уверен, что в приказе ничего о матерщине не сказано, – отмел оправдания омоновца сотрудник службы нравов.
– Ребята! – взревел омоновец. – Над нами прикалываются! –
И в порядке ответной любезности огрел сотрудника прикладом: дескать, вот тебе и штраф, и суд, и приговор, и его обжалование в высших инстанциях. Из рассеченной скулы сотрудника хлынула кровь…