«Разобьётся» – это то, чего существу точно делать не надо. «Разобьётся» – это больно, людям и от меньших поломок бывает больно, им больно почти вообще от всего, а «разобьётся» – это сильная, невыносимая боль, может быть даже окончательное разрушение, смерть, причём не хорошая, не для радости, не такая, когда человек согласен и знает, что делать, а такая, когда не согласен, не готов, не хотел, не умеет, но вопреки всякой логике и здравому смыслу, всё равно умирает. Умирает, и всё. Таких ненужных, неумелых, нелепых смертей здесь и так слишком много, хватит, больше не надо, нам столько нельзя, – думаю я. Или нет? Кто-то думает. Но точно не существо-человек. Значит, всё-таки я.
И тут ко мне наконец возвращается ясность – вся сразу, но не абстрактная ясность-вообще, а персонально моя. И как всегда первым делом я вспоминаю, что это нормально – и ясность, и что она исчезает от встряски в момент объединения с другим, во всём отличным от меня существом, и тогда очень долго, не меньше секунды, а если повезёт, то и больше совершенно по-настоящему ничего не понимаешь, не помнишь, действуешь вслепую, практически наугад, но обычно не ошибаешься, потому что опыт есть опыт, и удачу тоже никто не отменял. А потом внезапно возвращается ясность, и это каждый раз как впервые, больше, чем просто счастье – ясно знать весь мир и себя. Возвращение ясности после её утраты – не цель, а просто дополнительное удовольствие, но именно из-за него мне так сильно, больше всех остальных развлечений нравится эта игра.
Теперь, когда я понимаю, что надо делать, всё становится просто. Мне – просто. А существу, которое идёт по прохудившемуся настилу – интересно, как её, его вообще сюда занесло? – так вот, существу по-прежнему сложно, но уже по-другому, по-хорошему сложно, не так, как было бы без меня. Он, она не знает, что я ей, ему помогаю, но, безусловно, чувствует. С чувствительностью у этого существа даже по моим меркам вполне ничего. Значит, спасать её, его будет не сложно, а легко и приятно. Мне повезло.
Я наполняю его, её своим вдохом, от моего дыхания человеческие существа, даже те, кто вообще ничего не чувствует, становятся легче, спокойнее и храбрей. И практически силой, потому что существо почему-то выбираться отсюда не хочет, ставлю его, её ногу на безопасное место. Я вижу своими глазами сквозь её, его человеческие, что сюда ставить ногу определённо можно, а скажем, чуть правее – лучше бы нет.
* * *
Переключаю внимание на другую ногу, чтобы её переставить, я уже отчётливо вижу, куда, и вдруг понимаю – так же ясно, как сейчас понимаю всё остальное, – что он, она сопротивляется моей воле, отличая её от своей. Но не потому, что меня боится. И не потому, что не доверяет. Совсем не боится. И доверяет больше, чем люди обычно доверяют самим себе. Но всё равно сопротивляется. Стоит на месте, как вкопанный, вкопанная, никуда не идёт.