Потом говорили: «Он умер во сне, улыбаясь, значит, не мучился, повезло», – но это была неправда. В самый последний момент он проснулся от такой яростной боли в сердце, как будто его на куски разорвал снаряд. Не растерялся, как никогда не терялся под обстрелом в окопе, вспомнил волшебное слово «ошэрра», впервые в жизни произнёс его вслух и улыбнулся от облегчения: всё, теперь я спасён навсегда.
* * *
Первое имя Ошэрра, – взрослым внутренним голосом думает маленькая Эльжбета. – Первые врата открываются, имя произнесено.
Эльжбете пять лет, она иногда думает этим взрослым серьёзным голосом, своим, но пока таким непривычным, что хуже чужого, отчётливым, спокойным и очень холодным, всё равно что засунуть снежок под кофту, прижать его к голому животу. Была бы зима, она бы сейчас без спросу выскочила на улицу и зарылась в сугроб: когда внутри и снаружи одно и то же, становится легче. Но сейчас лето, а не зима. Поэтому Эльжбета просто плачет. Она ещё совсем маленькая девчонка, у неё пока всего один способ справляться с невыносимым – громко рыдать.
Из кухни выходит мама, спрашивает: «Что случилось, малыш? Испугалась? Кто-то обидел? Что-то болит?» «Дядя умер», – отвечает Эльжбета, и мама пугается: «Что за дядя? – но тут же, сообразив, в чём дело, с облегчением улыбается: – Это в кино был дядя? Ты видела мёртвого дядю в кино?» Эльжбета кивает, потому что проще согласиться, чем обяснять; мама крепко её обнимает, целует в макушку: «Не горюй, зайчонок, в кино всё неправда, это такие сказки для взрослых, выдумки, чтобы нас развлекать».
* * *
Когда ей было примерно четыре года, она окончательно поняла, что из двух городов родители видят только тот, где стоит их дом, поликлиника и магазины, и решила им всё объяснить. Рассказать, что вон тот столб с проводами – одновременно высокое дерево, и прямо сейчас с него облетает цветная листва; дальний гастроном, куда мама ходит два раза в неделю, это белый дворец, не такой красивый, как сказочные дворцы на картинках, зато по ночам он светится, как луна; пустырь за забором только кажется пустырём, на самом деле там стоят окружённые садами двухэтажные маленькие дома, а там, где большая улица со светофорами и троллейбусами, течёт удивительная река земляничного цвета, реку зовут сложным словом, с двумя буквами «эр», вслух очень трудно выговорить: Вер-де-крэй – Вердекрэй! Но имя реки она бы им говорить не стала, даже если бы мама с отцом до этого места дослушали, она откуда-то знала, что имя реки – секрет.
Но они не дослушали. Папа рассмеялся: «Ну ты у нас фантазёрка!» – а мама ничего не сказала, но у неё сделались такие страшные (полные страха, он из них выливался, как вода из переполненных вёдер) неестественно большие глаза, что она, испугавшись этого страха, как даже уколов и собак не боялась, согласилась с папой: «Да, я это придумала», – и больше ни слова про красивый дополнительный город, никому, никогда, даже лучшим подружкам ничего не рассказывала ни про белый дворец, ни про жёлтую розу, которую ей подарила старушка из дома на якобы пустыре, ни про дерево-столб, ни про реку земляничного цвета никто от неё не узнал.