Сыщик Вийт и его невероятные расследования (Данилюк) - страница 12
– Мне ваше имя кажется знакомым, – нахмурился студент, – но не могу вспомнить, где мы с вами встречались, уж простите. Меня же зовут Ветран Петрович Мйончинский.
– Ах вот как! – подобрался Вийт. – Вы должно быть сын Петра-Михаила Сауловича Мйончинского? Правильно? Ясновельможного пана Мйончинского? Тайного советника?
– Tak jest![6] – гордо вскинул подбородок поэт и принялся тщательно поправлять фуражку.
Фирс отряхнул уже спину и рукава скандальщика и перешёл на переднюю часть мундира, но Ветран издал свой обычный визг и отскочил назад.
– Да прекратите вы уже! – вскричал он. – Что за панибратство! Я потомок древнейшего рода!
Истопник, демонстрируя всетерпение, протянул ему щётку.
Инженер-угледобытчик Кисель выкрикивал свои стихи, закатив глаза и трясясь, будто в трансе:
Цекобыли еймо в цеколесни вой-фараоно я бил-уподо бяте,
Ныпрекрас тылани и-тво…[7]
В зале, которую госпожа Квят отвела под поэтический вечер, было душно. На стенах горели газовые светильники, на столах щедро разбрасывали во все стороны своё сияние свечи, туда-сюда сновали около двадцати визитёров и ещё человек пять прислуги – в общем, распахнутые окна не могли обеспечить нужного количества воздуха.
Лукасевич, поэт по призванию, а в служебное время геолог, кивнул на разоравшегося Киселя:
– Вот, изволите ли видеть, тоже поэзия! Перестановка слогов и беспардонное воровство! Как не стыдно!
Геолог, как это принято у интеллигентов, слегка картавил.
– Рад вас видеть, господин утопист, – улыбнулся Вийт. – Вас отпустили под залог?
Лукасевич налил себе вина из бутылки, которую носил с собой, и сразу же отхлебнул добрых полбокала.
– Сняли все обвинения, Ронислав Вакулович! Хоть митинг и был незаконным, я на нём лишь выступал, я его не организовывал!
– Разве призывы к насильственному свержению законной власти больше не наказываются?
– Да полноте! – дёрнул головой геолог. – Власть, конечно, должна быть свергнута, причём всепренепременнейше насильственно, однако есть ведь разница между констатацией исторических закономерностей и зовом взяться за булыжники!
– А газета? – приподнял бровь Вийт. – Кажется, «Ве́рите?», не так ли? Каждый раз, когда она оказывается у меня в руках, с её страниц сочится кровь, причём голубая!
– Газету власти закрыли, – вздохнул поэт и в сердцах допил свой фужер. И тут же наполнил его вновь. Всё из той же бутылки.
– Это какое-то особое вино? – не выдержал Вийт, любопытство взяло верх над правилами хорошего тона.
– Особое? – переспросил Лукасевич, разглядывая бордовую искрящуюся жидкость в своём бокале. – Да, пожалуй, что особенное. Я, видите ли, принёс его с собой!..